— Еще какое место, и в твоей — тоже. Как ни трудно тебе в это поверить, но я сейчас дальше от шуток, чем когда бы то ни было. — Виталий действительно выглядел вполне серьезным, и я знал, что это не имитация. Он был не тем человеком, чтобы так дешево меня разыгрывать. — Понимаешь, жизнь всегда неизмеримо сложнее наших представлений о ней. Впрочем, это твое дело, верить мне или не верить. Скоро ты сам убедишься.
— В чем, черт побери? В чем мне предстоит убедиться? — Я даже начал испытывать раздражение. Для первого дня командировки загадок было уже более чем достаточно.
— В том, что жизнь, или предназначение, или нечто свыше — как тебе будет угодно — привело тебя сюда для выполнения определенной задачи. Возможно, это одна из главных задач всей твоей жизни. Вот так, не удивляйся. Ты можешь думать, что приехал сюда по своей воле или тебя направили какие-то люди, но это только поверхность реального положения вещей. Даже если бы здесь не было нефти, то сила, которая привела тебя сюда, нашла бы другую причину. Вернее, повод, потому что как раз эта сила и является настоящей причиной.
— Ну, ты загнул, дружище! Одно из двух: либо ты перебрал свою норму, либо, ты уж прости, у тебя несколько съехала крыша от твоих увлечений, — усмехнулся я, но вдруг вспомнил про сон своего начальника и осекся. Вся моя язвительность враз пропала, а внутри пополз какой-то неуютный холодок.
Виталия мой сарказм, казалось, совершенно не трогал. Да и выпитый коньяк никак на него не повлиял. Он смотрел на меня немного задумчиво и печально, даже как будто сквозь меня. Так родители порой смотрят на своих не в меру расшалившихся несмышленышей — все равно словами их не унять, пускай уж перебесятся. Наконец, после некоторой паузы он произнес:
— Я и не рассчитывал, что ты воспримешь это сразу и всерьез. Не будем напрасно тратить время и слова. Тебе нужны события и факты, а их появление не за горами. Но я рассчитываю на твою помощь. У меня есть кое-какие проблемы.
Это прозвучало для меня неожиданно. Ведь за все время нашей дружбы я и припомнить не мог, чтобы он хоть раз о чем-нибудь меня попросил. Мне даже представить было сложно, что когда-нибудь смогу ему по-настоящему помочь — не в мелочи какой-то, а действительно серьезном деле. Мой ироничный настрой моментально испарился, и даже показалось, что вместе с ним испарилось и опьянение, окутавшее мозги.
— Конечно, Виталь, чем могу! Тут никаких вопросов. Что за проблемы?
Он какое-то время раздумывал, видимо, искал подходящие слова. Наконец, решился:
— У меня была тетрадь с кое-какими записями. В свое время я хотел ее издать. Ты слышал о ней — я ее начал писать еще в институте. Так вот, она находится в этих краях, и я даже примерно знаю где. Мне бы очень хотелось, чтобы ты нашел ее.
Да, я что-то слышал об этой тетради, о ней в институте были наслышаны многие. С ней была связана какая-то темная и не очень приятная история, но сейчас я не мог вспомнить, что именно там было. Сам я этой тетради не читал и даже не видел — Виталий говорил, что пишет какой-то труд (вероятно, материал для будущей диссертации, так как он собирался в аспирантуру), но мне не показывал, ссылаясь на то, что он еще не завершен, и вообще, старался избегать разговоров о нем.
Я ожидал чего угодно, но только не этого.
— Ну, если будет время… — несколько растерянно начал было я. — А разве ты сам…
— Вся штука в том, что у меня совсем нет на это времени, — предваряя мой вопрос, сказал Виталий. — Я понимаю, что причина, по которой я вынужден обратиться к тебе за помощью, выглядит столь же неправдоподобно, как и все, о чем я говорил тебе только что. Но поверь, это правда. Поверь, будь я в состоянии сделать это сам или восстановить все заново, я бы не загружал тебя лишними просьбами. Но я не могу. А сделать это нужно как можно скорее.
— Нужно кому? — спросил я, внутренне досадуя на себя за то, что вопрос прозвучал несколько беспардонно.
— Нужно мне, прежде всего. Ну, и, может быть, кому-нибудь еще. Надеюсь, что такие люди найдутся. Еще больше надеюсь, что один из них сидит сейчас передо мной, — он улыбнулся так располагающе-дружески, как из известных мне людей умел улыбаться только он один.
