Догоните Иноходцева! - страница 16
— О чём именно? — спросил Лёва.
— Например, о том, как подбирать одежду при помощи цветотипов.
— Каких типов? — не понял Валя.
— Цвето-типов. Вот, к примеру, я — девочка-весна…
Стас заржал.
— Что смешного? — насупилась Лина.
— Девочка-весна… Гы… гы-гы… — не унимался Коробейников.
В двери показался Волочаев:
— Стас, я тебя сейчас выгоню.
— Это недемократично! У нас свобода слова, — возразил Коробейников. — А ещё я анекдот знаю.
— Так вот, цветотип «весна» отличается нежной кожей с персиковым оттенком…
— Гы! Пошёл, значит, как-то заяц в магазин за гантелями…
— При чём тут гантели? — грозно спросил подошедший Волочаев.
— Это анекдот. У вас же будет колонка с анекдотами? А, Лёв?
— Не знаю, — растерялся Лёва. — Но почему бы и нет? Пусть будет.
— И колонка красоты! — решительно заявила Лина.
— И спортивная колонка! — заявил Гена. — А что такое «колонка», кстати?
— Это типа поста в соцсети, только на бумаге, — пояснила Лина.
— Так что рисовать-то? — растерянно спросила Даша.
— Рисуй всё, — отмахнулся Стас. — Вот выбрал заяц две гантели. Одну на пять килограмм, а другую на один…
В класс зашёл Сева Ильин.
— Вы моих сверчков тут не видели? — спросил он.
— А они какие? — уточнил Валя.
— Маленькие, серые, незаметные…
— Нет, не видели.
— Кстати, Сева, — вдруг вступила в разговор Алла Перегудина, — ты же всё про животных знаешь? Можешь заметку написать?
Сева посмотрел на Аллу так, словно она предложила ему танцевать в балете.
— Я знаю, ты сможешь! — заверила его несгибаемая Алла. — А мы, если что, подредактируем с точки зрения русского языка.
Точка зрения русского языка никак не желала умещаться в Севиной голове: он замер, будто музейная статуя, на середине движения.
— Можешь и про паучка своего написать, — продолжала Алла.
— Не надо про паучка! — вырвалось у Лёвы.
— Я сверчков своих ищу, — сказал Сева. — Паук питается сверчками.
— Замечательно! — сказала Алла. — А ещё чем?
— Другими насекомыми тоже.
— Ну вот, мы так и напишем, — Перегудина приняла решительную позу и ткнула указательным пальцем куда-то вверх. — Я предлагаю разделить лист ватмана на колонки, и каждый будет оформлять свою, а Даша нарисует картинки… к чему сможет, — Алла взяла карандаш и начертила на белом поле листа несколько линий. — Колонка Лины будет о красоте, колонка Севы — о животных, Стас пишет анекдоты, Гена — что-нибудь о спорте, Жора — про еду, а я добавлю чего-нибудь исторического.
— А мы? — спросил Лёва.
— Вы?.. Придумайте что-нибудь, — пожала плечами Алла.
— Да мы уже целый час только этим и занимаемся, — сказал Валя.
— И что?
— И ничего не получается…
— Что ж, подумайте ещё. Только быстрее, места может не хватить, — и Перегудина вернулась к столу, вокруг которого со всех сторон толкались ребята, которые что-то писали и рисовали.
Вдруг Сева Ильин, крадучись, направился к окну.
— Сев, ты чего? — удивился Лёвка.
— Тсс… Слышите?
И тут Лёва услышал тихое, но настойчивое стрекотание откуда-то из-под кустистого алоэ со множеством отростков. Маленький незаметный сверчок тянул свою монотонную песенку. Валя и Лёва подошли к подоконнику.
— Это он так коленками делает? — спросил Валя.
— Нет, у них на надкрыльях есть специальные мембраны-перепонки, которые трутся друг о друга…
— Всё, понял, не коленками. А я-то думал, что они это коленками стрекочут. Я даже Яське так говорил…
— Тихо. Надо его поймать, — прошептал Сева.
— Ага…
Они сунули головы между буйно растущих растений, но обнаружить сверчка, как ни старались, не могли. Вроде вот он, стрекочет прямо под носом, но словно в шапке-невидимке сидит.
— А это ещё что? — вдруг послышался громкий голос Гены Волочаева.
Сверчок замолк. Все посмотрели на Гену, который держал в руках какие-то листочки.
— Я не понял, это что, вообще?
Лёвка похолодел. До него дошло, что Волочаев обнаружил карикатуры, которые они не догадались вовремя убрать подальше. Между тем Гена рассматривал существо с огромным животом, раскрывшим рот для бутерброда.
— Это Жорик наш, что ли? — спросил он.
— Где? — Жорик заглянул в листочек и покраснел.
Как можно было опознать Жорика в этом абстрактном безобразии, Лёва так и не понял. То есть где-то на краю его сознания теплилась гордость художника, чьё творение было воспринято именно так, «как хотел сказать автор», но этот автор уже давно пожалел, что вообще хотел что-либо сказать.
