Оживление в камеру внес новичок в военной гимнастерке и белом полушубке. Сбросив полушубок, он сразу же полез в бадью-парашу. Мы смотрели на него с тоской и омерзением. Дешевый номер, рассчитанный на непрофессионалов. Тоже мне, сумасшедший. Дали ему с полчаса побарахтаться, а потом потребовали, чтобы сходил в туалете вымылся.
На том его безумства и кончились, больше дурака не валял. В общем-то, Мишка — так его звали — оказался неплохим, безвредным парнем из пограничных или конвойных войск. О себе сказал что-то невнятное вроде «убил лейтенанта». В тюрьме не принято особо расспрашивать, кто за что сидит. В смертной проще, как в поездах — встретился и расстался. Новостей мало, говорят охотнее. Но и то Мишка оказался молчаливым.
Справедливо рассудив, что полушубок в смертной ни к чему, решили сшить из него нечто вроде торбазов и меховых чулок. Легко и бесшумно ходится по камере.
Советы начинающим: прежде всего надо сделать шило (послужит и при выкройке, как нож). Годится любой гвоздь, выдернутый из нар. Гвоздь следует основательно наточить. Чтобы убить время, можно точить два-три дня. Нитки надергиваются из одеял или матрасов, если они есть. А нет — из рубах и штанов. Ссучиваются до нужной толщины и прочности с помощью клея. Его делать совсем просто: мякиш хлеба протирается через платок или рубашку. Выкройка (с помощью ножа или шила) делается по ноге. Один конец ниток скручивается с клеем особо тщательно — он служит иглой, временной или постоянной. Ну, а дальше все зависит от времени и терпения. Времени хватало, а терпение… Известно, что шитье успокаивает нервы. Словом, примерно через неделю камера была обута. Мишке, наверное, было все же жалко полушубка.
Скажете — слишком обыденно? Нет в моих рассказах ни голов на коленях, судорожно охваченных в отчаянии руками, ни бредовых выкриков по ночам. Всего того, что связано со страшным ожиданием смер-ти… Было и это — доскажите себе сами. Но каждый старался держаться, чтоб не услышать от сокамерника: «Заткнись! И без тебя тошно!»
За два года в смертной мало что изменилось. Так же перед ужином брали на расстрел и в коридоре стояла гнетущая тишина. Кажется, теми же остались и клопы, наглые и ненасытные, от которых ночью не спасал даже яркий свет на верхних нарах. К чему эта ненужная пытка? Но куда девать смертников, если ежегодно проводить дезинфекцию? Неудобно и хлопотно. Пусть уж лучше жрут. Той же осталась даже пища. Вот только разве что меньше стало людей в камерах.
Смертная 1942 года меня кое-чему научила. Я знал: стоит лишь выбрать определенное место у окна и услышишь перед ужином во дворе тюрьмы приглушенный гул «черного воронка». И тогда вполголоса можно заметить: «Приехали за “мясом”». Или промолчать.
Сидящим в камере казалось непонятным, как я мог сказать: «Сегодня на ужин будет селедка с картошкой». Или: «Нынче на ужин — баланда. Готовьте ложки», — и предсказания сбывались.
Наше меню не отличалось особым разнообразием. Надо было лишь уметь слушать. Раздаточная находилась сразу же за смертным коридором налево. Миски с баландой ставились на поднос тихо, тарелки с селедкой бросались. Вот и все. Но я не спешил раскрывать «тайны» — за них слегка даже уважали.
На расстрел и на освобождение из камеры вызывали без вещей. За ними приходили лишь позже. Мы договорились: отдавая вещи ушедшего, что-то оставлять в камере, например, его вышитое полотенце. А то отдать два левых (или правых) ботинка. Чтобы точно знать, что случилось с человеком — жизнь или смерть. С того света за полотенцем или ботинком не пошлет. С Мишкой все произошло как-то неожиданно просто примерно через месяц после его прихода в смертную. Открылась дверь, все замерли на своих местах. Назвали его фамилию. За дверью стояли трое.
— Ну что тушуешься? — сказал рябой, с бесцветными глазами (говорили, что он — исполнитель). — В канцелярию зовут.
Мишка, в чем был, шагнул к двери.
Через полчаса дверь в камеру открылась вновь.
— Вещи! — приказал надзиратель.
Облегченно вздохнув, Капитан и Родненький собрали немудреные Мишкины вещи — шапку, ботинки, ватник. «Оставьте полотенце», — шепнул я, помня об уговоре. «Отстань! И так ясно — живой!»
