У Юлии задрожала нижняя губа. Изречение Платона упало мне на колени.
— Прости.
Интересно, за что она извиняется?
Проводив гостью взглядом, я позвала двух стражников, чтобы отправиться с ними к Аппиевой дороге. Мы спускались по Палатину, когда навстречу выступил Юба.
— Чего тебе? — осведомилась я. — Решил и меня прикончить?
— Надеюсь, ты шутишь. — Он обеспокоенно покосился на стражников.
— Август откармливал моего брата, словно бычка на заклание. Неудивительно, если я — следующая. А кто лучше тебя справится с грязной работой?
Я отвернулась, намереваясь продолжить путь. Нумидиец что-то шепнул солдату со светлыми волосами; тот мрачно кивнул, однако мне было все равно, о чем они договорились. Но вот мы вошли в мавзолей, и я в изумлении огляделась, ахнув:
— Кто это сделал?!
И светловолосый охранник ответил:
— Юба.
Около саркофага стояла прекраснейшая из мраморных статуй, когда-либо созданных человеком. Искусно раскрашенные глаза, копна роскошных кудрей под царской диадемой. Мои руки потянулись вперед, чтобы коснуться лица, подбородка, носа, губ. Совсем как живой… Подобное не представлялось мне даже в самых дерзновенных мечтах.
Я повернулась к охраннику:
— Ты уверен?
Тот кивнул.
— Мы помогали ему доставить сюда изваяние.
Прочитав на моем лице глубочайшие муки раскаяния, светловолосый солдат сочувственно прошептал:
— Многим людям будет недоставать Александра. Ты не одинока.
— Значит, по-твоему, это не Юба его убил?
Охранники переглянулись.
— Царевна, кто станет убивать человека, которого сам и содержит на свои деньги?
Я ничего не поняла, и темноволосый преторианец пояснил:
— А кто же, по-твоему, все это время пополнял вашу с братом казну?
— Октавия.
Мужчины поморщились.
— Может, она и давала вам кров и пищу, — сказал тот, что был посветлее. — Вот только в храм Сатурна для вас поступали денарии Юбы. Кому и знать, как не нам: это мы относили монеты.
Я посмотрела на обоих.
— Но… но почему?
— Возможно, из сочувствия, — предположил его товарищ. — Мать Юбы была гречанкой. В юности ее захватили в плен и продали в рабство. Будущий муж дал ей свободу, однако потом их постиг такой же конец, что и ваших родителей. Юбе известно, что значит лишиться царства и зарабатывать даже на собственную одежду.
Я вспомнила, как брат бездумно бросался деньгами на скачках. Сколько раз мне самой доводилось тратиться на меха и шелка, не удосужившись поинтересоваться, откуда берутся деньги. Неожиданно перед глазами встал образ греческой статуи, купленной нумидийцем для Палатина, и мои щеки медленно залила краска смущения. Венера напомнила Галлии Терентиллу, но Юба выбрал ее не поэтому. В тот вечер он посмотрел на меня с какой-то особенной теплотой. Может быть, поначалу им двигало лишь сострадание, а потом…
Спеша со всех ног к Палатину, я отгоняла мысли о том, как болезненно искривились полные губы нумидийца, оскорбленного подозрением в убийстве Александра. Сколько раз Юба наблюдал, как я томлюсь по Марцеллу — юноше, не имеющему понятия о настоящих трагедиях?
Должно быть, настала пора появиться в триклинии.
Вечером Галлия выбрала для меня — вместо бесконечного черного траура — окаймленную золотом темно-лиловую тунику. Однажды этот наряд восхитил Александра.
— Не плачь, — приказала Галлия, слегка подкрасив мне веки голубым азуритом, а губы — охрой.
При моем появлении по триклинию прокатился изумленный гул. Сердце болезненно екнуло: стол, за которым сидели мы с Александром, за это время убрали. Вернее сказать, передвинули к Витрувию и Октавии. Теперь его заняли Юлия и Марцелл. Мне поспешили отвести место рядом с Юбой, чей мужественный профиль вырисовывался на фоне пылающих свечей. Я присела, и за столом повисло неловкое молчание.
— Мы рады, что ты снова здесь, — промолвила Клавдия, и все приглушенно подтвердили ее слова.
Понемногу беседа вернулась в привычное русло, словно я никуда и не исчезала. Разве что каждый старался смеяться потише, и даже Тиберий не распускал язык. Однако сейчас меня занимал только Юба. В конце концов, повернувшись к нему, я признала, что была не права.
— Насчет чего? — сухо обронил нумидиец.
