Мы приближались к мавзолею по Аппиевой дороге, и мне вдруг подумалось: возможно, убийца брата шагает сейчас между нами. Но на каждом лице, куда ни взгляни, была написана искренняя скорбь. Октавия то и дело содрогалась от рыданий. Египетский жрец искусно скрыл следы шрама; Александра легко можно было принять за спящего, если бы не прозрачная вуаль на лице. На роскошных кудрях (брат обожал их расчесывать) — темных, сверкающих, как и прежде, поблескивала жемчужная диадема. Последний мужчина из Птолемеев, наша единственная надежда на возвращение. Мой брат и мой самый лучший друг. Вот и окончилась его недолгая жизнь.
Мы вошли под холодные своды гробницы, и Юлия подавила громкий всхлип. Над саркофагом висело панно из мрамора, ее подарок в честь нашего дня рождения. Близнецы. Когда кратковечный Кастор покинул наш бренный мир, бессмертный Поллукс последовал за ним на небо. Теперь Александр ожидает меня в Элизиуме.
Распевая священные песни Египта, не известные никому из римлян, жрецы Исиды и Сераписа поместили брата в саркофаг. Витрувий закрыл ладонью глаза, когда я положила туда же и свой альбом с рисунками. Крышку начали опускать. У меня подкосились ноги. Марцелл подставил плечо, а Юба странно поморщился, словно его беспокоила скрытая боль. Его взгляд, устремленный на нас, был тверже оникса, и я подумала: «Если в мире осталась хотя бы толика справедливости, брат будет отмщен».
Настал черед римских гимнов, а потом Меценат прочитал длинную поэму в честь рода Птолемеев. Казалось, даже Тиберия потрясло случившееся. Глаза его были красны от слез, а руки, возложившие тяжелый венок у дверей усыпальницы, мелко дрожали. На этом обряд завершился, но я по-прежнему ощущала кедровый и мирровый запах благовоний, который пропитывал мертвое тело. Мне хотелось остаться в гробнице, покуда он вовсе не улетучится.
— Селена, — промолвил Луций, когда остальные вышли наружу. — Мне очень жаль.
Я промолчала.
— Жаль, что убили его, а не меня. Знаю, ты бы хотела именно этого.
Мои глаза затуманила пелена. Навалилось невыносимое чувство вины. Я приняла любовника своего брата в объятия, и мы заплакали вместе.
— Такова была воля Исиды, — сказала я.
— Но почему?
Он зарыдал еще сильнее.
— Не знаю. Это известно небу. — Когда слезы иссякли, я посмотрела на Луция, повзрослевшего за три месяца лет на десять. — Боги спасли тебя для великих дел. Ты нашел себе покровителя.
— Зачем это, если нет Александра?
Да, без него все бессмысленно. Я позволила юноше вывести себя на солнечный свет. Солнце — как оно смеет сиять, когда мою жизнь окутала непроглядная тьма?
Все ожидали меня на прощальном пире в триклинии, но я предпочла запереться в библиотеке и делать наброски будущих дополнений к мавзолею.
Однажды меня навестила Юлия. Видя, что я занимаюсь важным делом — забочусь о памяти Александра, — она все-таки подала голос:
— Вот, прочитай.
Я посмотрела на протянутый свиток. «Легко простить малыша, который пугается темноты; гораздо страшнее, когда взрослые люди боятся света». Слова Платона. Я подняла глаза.
— Это тебе, — тихо сказала Юлия.
— От кого?
— От меня. — Не дождавшись ответа, она продолжила: — Кто бы это ни сделал, его разыщут, Селена… — И вдруг умолкла, наткнувшись на мой взгляд.
— Прошло четыре месяца, — процедила я.
— Знаю. Но ведь и мой отец не будет править вечно. Как только я стану императрицей, в Риме не останется ни одного плебея, который не помнил бы имени Александра. Только не надо так больше, — взмолилась она. — Бежать от счастья, от света…
— Я счастлива в темноте.
Юлия смерила меня недоверчивым взглядом.
— Ты каждый день ходишь в мавзолей. Что можно там делать?
— Рисовать эскизы. Работать!
— Разве осталось так много работы?
— Много.
— Ну а потом?
— Возможно, поставлю статую, — произнесла я, возвращая свиток. — Или бюст.
— А дальше? Когда-нибудь это кончится? Хочешь растратить свою казну без остатка? — Она покачала головой. — Это уже чересчур, Селена. Тебе нужно жить. Однажды отец вернется…
— О, тогда меня вынудят возвратиться к жизни. Теперь можно даже не беспокоиться, разлучат ли нас с Александром, ведь брата не вернуть!
