С ложа она поднялась, точно дева-весталка,
Или сестра, что дремала с братишкой родным.
Помню, не так уж давно белокурую Хлиду
Дважды сумел ублажить, а Пито — три раза подряд,
Либу — три раза, не думая о передышке.
Ну а Коринна и вовсе за краткую ночь
Девять настойчивых просьб прошептала на ухо —
Все я исполнил! Быть может, опоен травой
Иль фессалийскими ядами, сник я сегодня?
Может, на воске пурпурном чертила мой знак
Злая колдунья и в печень иголки вонзала?
Поэт все читал и читал о том, как постыдно не завершить начатое, а я с возрастающим недоверием смотрела на брата. Когда Овидий умолк, все зрители дружно встали с мест.
Александр повернулся ко мне.
— Ну как?
— Отвратительно, грубо. Это все, на что он способен?
— Тебе не понравилось? — воскликнул Луций, утирая выступившие от хохота слезы. — Ладно, есть и другие стихи. Целые оды возлюбленной Коринне.
— Той самой, которой он принадлежал девять раз? — процедила я.
— Это же сатира! — возразил брат. — Мы думали, тебя позабавит…
— Значит, я просто не в том настроении.
— А здание все же красивое, правда?
Хоть и с большой неохотой, но я согласилась. Для крошечной каменной постройки, втиснутой между лавками Кампуса, здесь было довольно мило. В Александрии мама никогда не посещала подобных мест, и вряд ли она бы обрадовалась, узнав, что ее родные дети наслаждаются грубой римской поэзией в римском театре, с золотыми буллами на шеях. С другой стороны, мамы больше нет, а Египет стал частью новой империи Августа. Только близость Марцелла и скрашивала мне изгнание. Услышав, как он задорно смеется в коридорах виллы или подбадривает криками колесничего в цирке, я на мгновение забывала о том, что Хармион и Птолемей мертвы, что нам уже никогда не вернуться в Египет нашего детства, что Рим отрекся от памяти о нашем отце.
Александр и Луций старались развеять меня, как могли. Однажды с родины пришли даже более-менее утешительные вести. Корнелий Галл, поэт и политик, назначенный Августом в качестве префекта над маминым царством, впал в немилость и наложил на себя руки. Египет остался без власти — лучшее время, чтобы послать туда меня с Александром. Впрочем, Август быстро нашел другого префекта. Сатурналии пролетели без единого повода для радости.
Первого января, когда нам с братом исполнилось по четырнадцать, Юлия подарила мне пару прекрасных сережек из золота с изумрудами, но даже подобная щедрость лишь растравила мои раны.
— Надо будет пойти на Форум, — восторженно щебетала дочь Цезаря, — и подобрать к ним приличную шелковую тунику.
— Ради кого наряжаться? — бросила я, омрачив веселое настроение в триклинии, украшенном священными ветками падуба, листья которых таинственно блестели при свете ламп.
Девушка недоуменно нахмурилась.
— Что значит, ради кого? Для себя. Для Луция.
— Луций пялится только на брата.
Юлия покосилась на дружную парочку, игравшую в кости в углу триклиния.
— По-твоему, они не просто друзья?
Я в ужасе ахнула.
— Разумеется, нет!
— Они все время проводят вместе, — заметила девушка.
— Мы тоже, — шепотом вырвалось у меня. — Но я не твоя любовница. А вот Марцелл…
Собеседница беспокойно взглянула на Октавию.
— Селена, ты только ей не рассказывай. Она никогда не простит. Пожалуйста.
Я хотела ответить колкостью, рассказать, что Октавия уже знает, но Юлия смотрела с такой мольбой… И разве она виновата, что ей предназначен Марцелл?
— То есть серьги тебе не понравились? — пролепетала Юлия.
— Да нет, конечно понравились. — Я подавила улыбку. — Красивые.
— Значит, завтра пойдем и купим к ним что-нибудь подходящее!
На следующий день, когда мы отправились на Форум, я попыталась придать себе бодрый вид, невзирая на унылую погоду и висящий на улицах студеный туман, который так и лип к моей теплой накидке, пока я пробиралась по Священной дороге вслед за Галлией.
— Хорошо хоть снег не идет, — заметила Юлия. — Представь, каково сейчас в галльских горах.
— Там очень холодно? — спросила я у нашей провожатой.
— Еще бы, — подтвердила она. — Когда падает снег, даже звери ищут, где спрятаться. Каждый год от недоедания умирают дети, а старые одинокие женщины становятся добычей волков.
