Две очереди прошли по дороге рядом со мной, и я отшатнулся, ощутив промахнувшуюся смерть. Разорванный, пробитый пулями скат БТРа продавился до обода. Долбящий звук прошел по броне и отозвался болью в моей голове.
Я ощущал, как по мне стреляли со всех сторон и негде было укрыться. Я чувствовал, что еще несколько секунд такого напряжения и я брошусь бежать все равно куда. Я не сомневался, что буду убит. Перестал понимать, почему еще жив.
Вздрагивал при каждом ударе пули рядом, поджимал под себя ноги. Хотел стать меньше. Хотел исчезнуть из стреляющей Чечни.
Пахло жженой резиной, окисленной сталью. Я смотрел на голые обода машины и очень хорошо понимал, что сделал серьезную ошибку, оказавшись в Чечне. И было уже поздно пытаться что-то исправить.
Я воткнул полный магазин в автомат и передернул затвор, досылая патрон в патронник. Совсем рядом просвистела пуля, и от этого звука меня охватила дрожь. Может кому и удавалось к нему привыкнуть, но у меня не получалось. Слишком часто я видел, как такой свист заканчивался смертью.
Я уже стрелял, не раздумывая. Я хотел жить и убивать. Я терял контроль над собой. Кричал сквозь слезы, поливая местность автоматным огнем. Я уже не ощущал себя ни нормальным, ни безумным. Я делал то, что надо делать, чтобы выжить в аду.
Мой слух, уже привыкший различать звуки боя, среди шума стрельбы определил приближение «полосатых». Пара «горбатых» шла низко над «зеленкой». Прошла в стороне, но начала поворачиваться, описывая плавную дугу.
Неожиданно меня потряс грохот. Потом я услышал нарастающее шуршание и пронзительный свист где-то вверху, затем оглушительно резкий взрыв впереди, совсем близко от меня. Столб огня и дыма взметнулся вверх.
«Горбатые» летали над склоном меняя высоты, обрабатывая «зеленку». Заходили в пике, пуская с подвесок ракеты, уходящие на другую сторону склона.
Я уже не находил оснований для беспокойства. На «полосатых» всегда можно было положиться. Мне все стало безразлично. Я перестал думать о необходимости спастись. Никогда в жизни мне не приходилось ощущать ничего подобного.
Я задержал дыхание, сосредоточился и, упираясь руками в землю, попытался сесть. Мне это удалось. Я приподнялся на колени и оглянулся. Подходящие «коробочки» били по «зеленке» из пулеметов. Огонь со стороны боевиков прекратился.
Из машин вытаскивали тела мертвых солдат, складывали на носилки куски изуродованных трупов.
Среди всей этой суматохи я увидел неподвижно сидящего на коленях Шульгина. Он поддерживал голову убитого Богданова. Когда у него забрали труп и затащили в грузовик, Шульгин продолжал сидеть, словно не обращал внимания на окружающих его людей.
Рядом с БТРом лежали двое. Один из них был Хрычев.
- Будет жить? – спросил я.
- Трудно сказать, - ответил солдат, смачивающий губы раненому. – Пуля ударила сверху в шею. Повредив позвоночник, вышла в районе подреберья. Если останется жить – будет калекой.
Лежащему рядом солдату очередью перебило ноги. Он тоже был без сознания. Я стоял рядом и механически взмахивал рукой, отгоняя назойливых мух, слетавшихся на кровь. У меня подкашивались ноги и болели внутренности. Больше всего в жизни мне был нужен глоток водки.
Пилоты одного из «горбатых» спасшие меня, погибли на следующий день. Их «полосатый» сбили над «зеленкой». Они даже не успели осознать, что умерли. Ракета, пущенная «чехами», разнесла машину на куски. Смерть – обычный итог войны в Чечне.
20
Я открыл глаза и так сильно сжал пальцы, что почувствовал боль. Со лба стекали капельки пота. Где-то далеко строчил пулемет.
Меня охватило чувство досады. Рано или поздно все оборачивалось для меня плохо. Как бы я ни старался, никогда ничего хорошего не получалось.
Когда я проснулся, эта мысль возникла у меня первой. Жалость к себе была приятной. По-настоящему головная боль давала о себе знать только утром. Ночью все было нормально, но утром становилось хуже. Пару дней мне было очень паршиво. От боли оказалось невозможно спрятаться. Ей нужно было подчиниться. Я слишком много узнал о боли.
