— В Питере мы с Красиным бомбы делали, — пояснил Ногин.
— С Леонидом Борисовичем? — Фиолетов обрадовался, услышав эту фамилию.
— С ним, Ванечка. Для баррикадных боев. Сначала из консервных банок мастерили, потом Красин достал на заводе чугунные муфты, заказал будто для фабрики, на которой служил. Ну, мы эти муфты маленько подправляли на токарных станках — и в дело. Хорошие бомбочки получались.
У парторганизатора Балахан Ногина было много работы, но главной своей целью он поставил окончательное разоблачение Шендриковых и поэтому немало расспрашивал о них рабочих.
— Один интересный документик, Виктор Павлович, я тебе достану, — сказал Фиолетов.
«Интересный документик» он видел у меньшевика Тер-Нерсесова.
Этот человек однажды заночевал у Льва Шендрикова. Хозяин заснул, а гостю не спалось, и он от нечего делать подошел к письменному столу и увидел письмо, адресованное «глубокоуважаемому господину Джунковскому». Писал Лев Шендриков. «Если с Вашей стороны, а также со стороны правительства, — прочитал Тер-Нерсесов, — будет нам оказана материальная поддержка, то окажется возможным направить рабочее движение в желательную для правительства сторону». Это уже пахло предательством, и Тер-Нерсесов переписал письмо.
— Это же чудесно! — воскликнул Ногин, познакомившись с копией письма. — Лучшего документа для обвинительного заключения не придумаешь!.. Ты не очень устал после ночи? — Он взглянул на Фиолетова. — Нет? Тогда проводи до библиотеки. Туда один мусульманин обещал заглянуть, а я, как ты знаешь, не шибко силен в азербайджанском.
— А я вот выучил. И сразу стал ближе к народу. У нас ведь нефтяники почти все из местных. Многие из деревень. Бегут от голода. Ты бы видел, как их нанимают: осматривают, как скот, щупают мускулы, в рот заглядывают, а потом на испытание — крутить барабан часов пять подряд, желонку с нефтью поднимать. Кто не свалился с ног, того берут, кто свалился — выгоняют.
По дороге Фиолетова не раз останавливали идущие навстречу рабочие, и Ногин заметил, что все они, даже старики, старались первыми поздороваться с Фиолетовым — мусульмане прикладывали руку к сердцу, а русские стягивали с головы картуз.
— Прижился я тут, в Балаханах, — словно оправдывался Фиолетов. — Все вроде родными стали.
— Я вижу, Ванечка… Эх, таких бы, как ты, да побольше!
Они не торопясь шли по узеньким грязным улочкам, разговаривая о Шендриковых, о том вреде, который они наносят рабочему движению, и незаметно добрели до библиотеки.
— Подождем маленько, — сказал Фиолетов, замедляя шаги. Через незанавешенное окно он увидел знакомого полицейского из балаханского участка. Он стоял у шкафа и листал какую-то книгу.
Ждать пришлось недолго. Распахнулась дверь, и из библиотеки выкатился толстенький блюститель порядка. Козырнув провожавшей его Лидии Николаевне, он медленно удалился.
— Наверно, пронесло, — сказал Фиолетов.
Лидия Николаевна была спокойна и даже весела.
— Между прочим, в Баку, в отличие от Петербурга, полиция еще ни разу не прибегала к личному обыску. И посему сегодня все обошлось просто чудесно. Отвернитесь на минутку, — попросила Лидия Николаевна. Она достала из-за пояса, из внутренних карманов жакета, несколько брошюр и листовок. — Я его увидела из окошка и приняла меры. Он порылся в шкафу, в который раз спросил, почему нет портрета государя, и ушел с носом.
— Разрешите? — Ногин взял со стола брошюрку. — «Проект программы Российской социал-демократической рабочей партии»… — прочитал он вслух. — Ты знаком, Ванечка, с этой книжицей?
— Я как раз приготовила ее для Ванечки, — сказала Лидия Николаевна. — И еще у меня есть для него…
Фиолетов вопросительно посмотрел на нее.
— Ленин. «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Привезли из Петербурга.
Пришел тартальщик Галеев, которого и ждал Ногин. По-русски он почти не говорил, и Фиолетов был за переводчика. Ногин расспрашивал Галеева, о чем с ним вчера беседовал Илья Шендриков, и выяснилось, что тот просил его поджигать вышки. Галеев отказался, и тогда Шендриков пригрозил ему, что поговорит «с самим управляющим» и его, Галеева, уволят с волчьим билетом.
