Шендриковы ничего не сказали. Вместо ответа один из их прихлебателей прибегнул к испытанному приему — бросил в середину зала большую тощую кошку. Ошарашенная кошка, истошно мяукая, начала метаться и прыгать по плечам и головам собравшихся.
— Товарищи могут воочию убедиться, какие методы используют в споре господа Шендриковы! — крикнул в зал Фиолетов.
Заседали всю ночь. Дело не раз доходило до драки, до пощечин, которыми встречали сторонники Шендриковых ораторов, выступавших против них. Страсти не утихали и во время перерыва.
— Ванечка, пожалуйста, смотрите за Макаром, — предупредил Джапаридзе. — Противники обнаглели, и я очень боюсь за него.
Фиолетов кивнул и спустился в зал к толпе, окружившей Ногина. Ногин стоял на возвышении, и его статная фигура хорошо виднелась на фоне белой стены.
И вдруг… Это произошло совсем невольно, скорее, интуитивно. Фиолетов обернулся и увидел в сторонке худощавого молодого человека, который вытаскивал из кармана револьвер. Иван мгновенно бросился к нему. Еще секунда, и раздался бы выстрел, но этой секунды оказалось достаточно, чтобы выбить уже нацеленное в Ногина оружие.
— Негодяй! В кого стреляешь! — крикнул Фиолетов по-азербайджански.
Парня сразу окружили и повели к Ногину.
— Отпустите его, — сказал Макар. — Он еще очень молод и, очевидно, совсем не разбирается в политике.
Приговор вынесли на рассвете. Льва Шендрикова исключили из партии, остальные выкрутились, отделались испугом, но их политическая репутация была навсегда испорчена.
Фиолетов часто встречался с Ольгой. Она сама назначала место и время встречи, и он прибегал туда всегда чуть раньше и всегда радостный и возбужденный. Правда, выпадали дни, когда он не мог встретиться с ней: то надо было выступить на сходке, то охранять Макара, то, съездить на заседание в Бакинский комитет; — она не обижалась, понимающе кивала головой с тяжелыми косами и только тревожно поглядывала на него.
— Трудную ты себе выбрал жизнь, Ванечка, — сказала она однажды. — Может, я тебе чем могу помочь?
Он обрадовался:
— Конечно, можешь… А не боишься?
— Если б боялась, не набивалась бы в помощницы… А что надо делать?
— Дел, Леля, много. Опять же — листовки расклеивать. В типографию за ними ходить. Рабочих подбивать на забастовку.
— Это я смогу.
Фиолетов задумался. Вправе ли он толкать любимую женщину на тот опасный путь, который выбрал сам? Возможно, что он отговаривал бы ее от опрометчиво принятого решения, от рискованного дела, находись они далеко друг от друга, но сейчас они в одном городе, вместе, насколько будет легче и радостнее ему, если Ольга будет с ним рядом!
— Ладно, Леля, — сказал он. — Если ты решилась, давай завтра сходим к хорошему человеку.
— Что ж, давай сходим, — ответила Ольга.
— Послушай, Ванечка, я лучше тебя тут подожду, — сказала она, когда они подошли к домику, где жил Джапаридзе.
— Чудачка. Тебе ж надо с ним познакомиться… Пошли, пошли. — Он легонько подтолкнул ее. — Только, пожалуйста, осторожней. Тут у них высокий порожек, о который я всегда спотыкаюсь.
Джапаридзе сидел один в маленькой комнате, которая служила одновременно и гостиной, и столовой, и кабинетом. Рядом, на столике, на стульях, лежал ворох газет, только что принесенных из книжного магазина, а сам хозяин был настолько углублен в чтение, что не слышал, как в комнату вошли Фиолетов и Ольга.
— К вам можно, Алеша?
— А, это вы, Ванечка? — ответил Джапаридзе, узнав гостя по голосу. Он держал перед собой полосу «Нового времени» и не видел, кто пришел. — Садитесь. Я быстренько дочитаю одну паршивенькую статейку и буду к вашим услугам.
Через минуту Джапаридзе отложил газету и только тут увидел, что Фиолетов не один. Ольга робко стояла у того самого порога, о который часто спотыкался ее спутник.
— Простите, ради бога, Ванечка! Я не предполагал, что вы с дамой, — сказал Джапаридзе виноватым голосом. — И кто эта дама?
— Банникова Ольга. Она уезжала из Баку на родину, а недавно вернулась… Наш человек. Ее Вацек хорошо знает.
— Очень приятно. — Джапаридзе поклонился. — Да вы проходите. Вот только негде сесть. — Он стал сбрасывать со стульев газеты.
