Ой-ой-ой!
Страшно и горько пробудиться от опалового молочно-голубого сна и оказаться посреди холодного дневного света, но просто жестоко отобрать у ребенка за одну секунду и путешествие по морю и остров, и замок, в котором он уже почти поселился. Самым неприятным, помимо потери, было ощущение пальцев разгневанной тетушки, сжимавших мою шею. Элегантная леди, не менее разгневанная, как будто и она была родственницей, вырвала у меня из рук прекрасную книжку, и мне, оказавшемуся столь внезапно в жестокой и враждебной действительности, не оставалось ничего другого кроме как разрыдаться. Меня не трогали их упреки и брань, я жалел лишь о потерянном корабле, исчезнувшем острове, не съеденном ужине и о том, что теперь, если мне захочется поиграть с ангелами, придется довольствоваться бледными, тощими ничтожествами в ночнушках, парящими над постелью ребенка из книг для воскресной школы.
Меня, размякшего и зареванного, с позором выставили из дома. Дворецкий придержал двустворчатую дверь с каменным и бесстрастным выражением лица, которое, возможно, и могло кого-то обмануть, но только не меня. Я хорошо знал, что в следующий свой выходной он будет проходить мимо нашего дома, и мы встретимся на кухне, как мужчина с мужчиной, и я пихну его и загадаю ему загадку, а он научит меня разным фокусам. Поэтому его безразличие совсем меня не задело.
Я продолжал дипломатически всхлипывать еще долгое время после того, как мы уселись в карету, и ворота захлопнулись за нами. Я хотел уберечь себя от новых разговоров и брани, мне многое надо было обдумать.
В голове бродило две мысли. Первая о том, что я, в этот раз, обошел Шарлотту, а вторая такая:
– Когда я вырасту большим, и у меня будут деньги и настоящая трость, я отправлюсь в путь однажды, рано утром, и не остановлюсь, пока не доберусь до моего городка.
Не такая уж и сложная задача. Нужно будет просто порасспросить людей, ведь я в силах описать каждый камешек, каждый сучок в своем городе.
Что касается острова, которого я никогда не видел, то до него добраться будет намного сложней. И все же я знал, что мне предначертано когда-нибудь найти его.
Однажды, незнакомые дамы пришли к нам в гости. Насколько я сумел понять, они страдали от обиды и недовольства, предметом их жалоб были мужчины: мужчины в целом и Мужчина в частности. И хоть было сказано всего несколько слов, я четко различил заглавную «М» в их едких рассуждениях.
Конечно, я не присутствовал при беседе, так сказать, официально. У меня было чем заняться там, внизу, в поддиванном мире, между ножками стульев, в мире каминных ковриков. А они болтали о чем-то высоко над моей головой, обращая на меня внимания не больше, чем на предмет мебели. И, тем не менее, я внимательно прислушивался к их разговору с тем уважением, с каким полагается относиться к словам старших.
Они выдвигали все более и более серьезные обвинения. Мы, мужчины, потерпели неудачу по всем пунктам: мы не были ни деликатными, ни внимательными, ни разумными, и у нас полностью отсутствовал эстетический вкус. Просто бородатые простаки, порожденные природой. Я даже почувствовал, что физически разрушаюсь там, внизу, на ковре, от бездуховной пустоты, заполнявшей меня. Но когда одна из дам, качнув юбкой, повергла целый полк моих оловянных солдатиков, а после этого не извинилась и не предложила помощи в восстановлении линии фронта, мне показалось, что тактичности и внимания к другим она лишена так же, как и мужчины, о чем я не преминул заявить в весьма откровенных выражениях.
После подобного стало ясно, что мне нет места в приличном обществе. Грубость по отношению к гостям – непростительный грех, и мне было приказано тотчас же убраться из комнаты. Я угрюмо направил стопы в сторону Острова Святой Елены, другими словами, в детскую. Пока я поднимался по лестнице, я почему-то вспомнил игру, которой мы забавлялись каждое утро. Это была отличная игра «На плоту», игра, в которую будут играть, пока на земле не высохнут океаны и не исчезнут леса, и даже после этого. Все вместе мы набивались на шаткую доску, и Селина занимала ровно столько же места, сколько и я, а ноги Шарлотты свешивались не дальше, чем у Гарольда. Солнце с тропическим равнодушием безжалостно обрушивалось на наши головы, а голодные акулы, чьи плавники заполняли безбрежное пространство океана, окружали нас со всех сторон. Когда мы делились печеньем и пили по очереди из бочонка с водой, девочки получали ровно такую же порцию, как и мы, не больше и не меньше. Только Шарлотте раз было позволено первой разглядеть спасительный парус и испустить крик о помощи, и то, потому что была ее очередь, а не по какой-либо другой причине. Правила игры «На плоту» ничем не отличались от правил настоящей жизни, и я решительно не понимал, о чем горевали посетившие нас дамы.
