Но Оля не звонила. Наверное, я слишком часто давал ей понять своим недовольным тоном, что она мне мешает, что этот звонок некстати, что я занят серьезным делом, что мне нужно закончить главу, что не сейчас не до нее…
Я тихо застонал и закрыл глаза трясущимися руками. Вот я и добился своего. Остался в полной и абсолютной изоляции.
Конечно, я мог бы позвонить Оле сам. Но мне было стыдно просить ее о помощи. Чувство справедливости, или то, что от него осталось, говорило, что я не имею на это никакого права. Я слишком долго игнорировал жену.
Звонить Сашке мне тоже не хотелось. Ее мало интересуют мои проблемы и сложности. Ее по большому счету интересует только одно: рецензия издателя на ее книгу. И если я не могу сообщить ей ничего определенного, то лучше ее не беспокоить. Сашка будет недовольна пустопорожним трепом с нытиком вроде меня.
Единственный человек, которому я мог позвонить безо всякого повода, был Глеб. Но Глеб наслаждался заслуженным отдыхом на Красном море, и дозвониться туда я не мог. Абонент находился вне зоны действия сети.
Так что я лежал на кровати и смотрел в потолок.
Иногда комнату наполнял холод, и я, не глядя, мог сказать, что напротив моей постели стоит странная девушка по имени Сандра, история жизни которой была записана в дневнике прадеда. Правда, мое распоясавшееся воображение шептало на ухо, что там записана еще и история ее смерти. Проще говоря, история болезни под названием «поздняя любовь».
Сандра требовала, чтобы я дочитал дневник. Я не знал, зачем ей это нужно, но догадывался. Догадываться было так страшно, что я предпочитал не прикасаться к кожаной тетради, оставшейся на журнальном столике возле камина.
Так я и лежал на кровати, не думая ни о чем, не замечая хода времени, постепенно погружаясь в свое незаметно подступающее безумие.
Телефонный звонок вырвал меня из небытия, заставил очнуться и вернуться в реальность. Я открыл глаза, осмотрел свою спальню. Попытался понять, что это? Еще одна галлюцинация или действительно весточка из мира нормальных людей?
Звонок не умолкал.
Я вытянул трясущуюся, как у алкоголика, руку и пошарил по тумбочке. Нашел аппарат, с трудом донес его до лица и посмотрел на определитель.
Звонит издатель. Что ж, надо полагать, сейчас мы узнаем всю горькую правду о романе, который я недавно отправил на его сайт. Или я отправил его очень давно? Не помню.
Я нажал кнопку сети и приложил аппарат к уху.
— Да, — сказал я слабым пошатывающимся голосом.
— Антон?
Голос издателя ударил в мозг, как копье. Я сморщился и чуть отодвинул трубку.
— Не кричи, — сказал я тихо. — Я хорошо слышу.
Издатель удивился.
— Я никогда не кричу, — ответил он. — Ты, что, заболел?
Я выдавил из себя несколько астматических хрипов, означающих смех.
— Заболел, — ответил я.
Издатель встревожился. Помимо того, что я был его лучшей призовой лошадкой, он еще просто хорошо ко мне относился. Поэтому известие о моей болезни обеспокоило его вдвойне. Так сказать, с профессиональной и человеческой точки зрения.
— Что с тобой? — спросил я с искренней тревогой.
— Не знаю, — ответил я тихо.
— Не слышу! Говори нормально, не шепчи!
Я вздохнул, собрался с силами и увеличил громкость, насколько мог. Мог не намного.
— Я говорю, «не знаю»!
— Врача вызывал?
Я потер лоб дрожащей левой рукой. Только врача мне не хватало. Я и сам знаю, что со мной.
— Я сам знаю, что со мной, — сказал я вслух.
— Что с тобой? — повторил издатель мои последние слова.
— Не скажу, — ответил я себе под нос.
— Что-что? Не шепчи!
— Не скажу, — повторил я громче. Спохватился и быстро добавил:
— Ничего страшного. Не волнуйся.
— Ты надолго выпал из ритма? — спросил издатель после небольшой паузы.
«Навсегда», — хотел ответить я. Но не ответил.
— Антон! — позвал издатель.
— Тут я.
— Ты что, пьян?
Я хотел рассмеяться, но на это не хватило сил.
— Я не пьян, — ответил я. — Я болен.
— Только этим я и могу оправдать твой последний шедевр, — заявил издатель недовольным тоном. Ясно. Он считает, что я отправил ему на сайте собственную нетленку. Ну, правильно. Я ведь не написал сопроводительную записку. Сашка велела обойтись без авторских рекламаций, вот я и обошелся.