— Ой, господи!
— Поймали! Минула беда.
— Ну, слава те, господи! А мы все слухаем, не завопит ли кто.
— А тогда что?
— Бежать станем.
— Куда ж?
— В леса. Там не сыщут.
— А ежли…
— Загрызем! Все одно — не дадимся.
— А не все ль одно — мужик ведь!
— Сказал! Татарин-то?
— А ваши-то где?
— А на татар пошли.
Кирилл подумал: «Будто на медведя пошли али на бобра. Ох, бабы!»
— А где тут Анюта-вдовка живет? Вестно?
— А те на што?
— Да я ей давал порты стирать.
— Ой, молодец, давно, видать, дал!
— А что?
— Да ей тут уж год нету.
— Чего ж так?
— Да она одного молодца на казнь подвела — засрамили.
— А что за молодец?
— К ней один расстрига сватался, а она его — назад в монастырь.
— А! — смекнул Кирилл. — А куда?
— Да не то в Рязань, не то в березань.
— А все ж таки?
— К родителям.
Сердце остановилось: умерла?
Но баба разговорилась:
— У нее отец там гдей-то, на хлебном торгу прикащиком.
— А! Ну счастливо вам жить, бабоньки!
— Да мы и так не тужим. Тебя вот жаль.
— Ну-ка?
— Пропали порты-то — в Рязань увезла!
У колодца засмеялись. А Кирилл подумал: «Истинно: душу мою отстирала от пакости».
Он снова спросил, но суровее:
— Так верно, хохотухи, что уехала?
— Ну верно, верно. Перед Ильиным днем купцы туда с обозом ехали, так и она с ними. Вот уж другой год пошел.
— А где ж ее дом-то?
— А пониже к речке. Эна, отсель видать — крыша соломляная.
Баба подняла руку, указывая туда, и Кирилл приметил: статна молодка. А может, тоже сейчас вдовкой станет. А может, и не чует, что уж стала вдовой?
Он поклонился ей и пошел. Свернул в боковую улочку и, еле пролезая между двумя заборами, пошел к соломенному верху Анютиной избы.
За тыном под яблоней рылись в земле цыплята и прыснули прочь, когда он распахнул калитку.
Пожилая женщина строго и опасливо смотрела ему навстречу.
— Здравствуй, сестрица!
Женщина молча поклонилась. Нехорошо было сразу приступать к делу, но женщина была одна, смотрела опасливо, дни стояли тревожные, и Кирилл заспешил:
— Я об Анне думал спросить. Где она?
— А почто?
— Она постирать обещалась, так я зашел.
— Давно уж ее тут нету.
— А где ж она?
— Постирать-то и я могу. Приноси, ладно.
Он повернулся, чтоб идти, и, будто нехотя, спросил:
— А куда ж она, Анна-то, делась?
— К брату переехала. На Рязань.
— Он у нее что ж, в самом городе?
— В Затынной слободе. Огородник.
— Он что ж, не жил тут, что ли? Чтой-то я его не знаю. Как звать-то?
— Горденей.
— Не слыхал.
— Да он тут мало и жил. И Анна-то ведь рязаночка. Сюда замуж отдана. А жизни-то и не вышло.
— Как это?
— Так, милой, какая ж жизнь: полтора года с мужем прожила, мужа убили. И не рассмотрела мужика, а уж овдовела. Третий год вдова. У брата жена теперь померла, поехала за его ребятами приглядеть. В чужой семье молодой бабе разве жизнь?
Сколько годов Кирилл ничего не слышал о ней. Все, чего недоставало, выведал.
— А ты-то, сестрица, чего тут?
— А нас она на постой пустила. Деревню нашу сожгли. Муж — старик. Я у него третья жена. Он на плоту. Игнатий Вожжа. Нешь не знаешь?
— Как не знать!
— Ну то-то!
— Ну прости, сестрица.
— Так приноси, постираю.
— Принесу.
Он вышел. Стало так просторно вдруг. Шел и думал: куда ж идти? Только теперь понял, что для нее сюда шел, что без нее тут нечего делать.
День клонился к закату. Позолоченный маковец на Воскресении загорелся красным огнем. Но с Устья опять потянуло сырою мглой.
В корчме было людно. Всюду было людно — в банях, в церквах, в корчмах.
Он сел у самой двери. Корчмарь подошел услужливо и льстиво:
— Али горлушко пересохло?
— Нет. Дай сперва так посидеть.
— А то нонче баранинка вельми хороша.
— Ну, не обидь!
— Да уж пойду поищу. С хреном будешь?
— А ты уговорлив!
— Дело такое.
— Ну, к хрену и медку поднеси.
— Да без питья какое ж угощенье.
Кирилл смотрел, как не спеша наплывает вечер.
Старик в высоком кругловерхом странническом колпаке, с берестяной кошелкой за плечами вошел, постукивая палкой, как слепец, но зорко оглядел застольников. Он примостился невдалеке от Кирилла. Сидя так среди говоров и хмельных возгласов, старик отдышался и негромко предложил:
— А может, побывальщину спеть?
И словно волна тишины захлестнула всех. И голос певца, сначала, у запева, нетвердый, прояснялся, светлел, разрастался. Размеренно и спокойно, как река, текла песня, как длинная дорога вела.
