Лишь один татарский воин оказался среди захваченных женщин и рабов. Хватаясь за руки и за онучи победителей, он умолял, чтобы прежде смерти его провели к воеводе.
— Мы взяли сотни вас. Не хватит у князя ушей внять каждому, — отвечали воины.
Его легко б убили в бою, но убивать без боя никому не хотелось. И хотя был он вражеским воином, теперь, когда стоял, дергая старым шрамом на скуле, седобородый, к нему относились, как к старику, — участливо и благодушно. Некоторые пробовали говорить ему татарские слова. И радовались и хохотали, когда он понимал их.
Наконец порешили спросить о нем у Пронского.
Князь Данила, еще разгоряченный удачей, широкогрудый, широкобородый, розоволицый, развалился на пушистом ковре и приказал привести пленника.
— Кто ты такой?
— Был десятником Бегича.
— Как зовут?
— Ак-Бугай.
— О таком не слышал.
— Разве можно знать всех в Орде?
— Не сомневайся: знаем!
— О!
— Чего ж ты хочешь?
— Если бы я ушел в Орду, меня там убили бы. Я привык убивать. Но убитым быть мне непривычно.
— Чего же ты хочешь?
— Быть в русском войске.
— Почему ж ты боишься своих?
— Могли меня видеть в битве. Я убил Бегича.
— Что ты бормочешь?
Один из воинов подтвердил:
— Истинно речет, княже: слух был, убили Бегичку. Наши дружинники их бой видали.
Пронский сказал Бугаю:
— Ну-ка подь до поры в мой стан.
Пронский забыл об отдыхе. Вскочил в седло и кинулся к Дмитрию.
Дмитрий прохаживался в поле с Андреем Полоцким, сбивая плетью сухие головки цветов.
— Слыхал ли, Дмитрий Иванович? Сказывают, Бегич-то убит!
Дмитрий ответил спокойно, будто и не могло быть иначе:
— А чего ж ради мы бились, коли дивишься сему?
— А истинно ль?
— Уж у меня в седле и сабля его.
— У меня один татарин кается: сам, говорит, убил.
— Да, как в Коломне дед пел: стали мы бить татар татарами! Досадно сие; я б оставил Бегича: пойдем, мол, мурза, поглядеть Золотую Орду на зеленом ковыле, на русском поле.
Пронский задумался:
— То ему б горше смерти.
А среди телег находились две женщины, которые не отворачивали лица; они радостно смотрели в глаза победителей.
— Батюшки! Откеда ж вы?
— А вы откедова?
— Из Курчавы-села.
— А и где ж оно?
— На небе! Татары на дым его спустили нонеча ночью. Нас волокли-волокли. За день ко второму хозяину попались.
— И целы?
— Целехоньки! Упаси бог!
— А чего ж вы в татарской ветоши-то?
— Да катуни нас обкатали в свои обноски.
— Ну куды ж вас деть?
— А Курчавы нашей уж нет ноне, берите с собой.
— На Москву?
— А то куда же?
— Ну, там разберем куда, курчавушки.
— Ой, кмет, не блазнись!
— А што?
— От татар упаслись ради тебя, что ли ча?
Окольничий Тимофей из погони воротился едва к ночи, настигнув лишь малое число раненых и пеших — остальные сгинули. И лишь следы по земле да поразбросанные в бегстве пожитки показывали их путь.
Дмитрий улыбнулся Полоцкому:
— Вот как оно вышло, Андрей Ольгердыч.
— Готовясь, рассчитывай на худшее. Это говорил мой дед Гедимин.
— Я эти слова знал! — засмеялся Дмитрий.
— Ими ты и победил. Иначе не был бы так тверд и уверен.
— Это еще в писании: Спаса проси, а себя сам паси…
Стояли на месте битвы три дня.
Попы отпевали павших. В светлое небо поднимался ладанный дым. Укладывали раненых на телеги.
Собирали разбредшийся по лесам скот. Увязывали добычу в телеги. Рыли ямы братских могил.
Впереди войск Дмитрий отстоял отпевание. Кинул горькую горсть земли в наполненную телами могилу.
Небо было светло. Коршуны низко кружили на плавных крыльях.
Дмитрий приказал трубить поход. Трубачи подняли длинные тяжелые трубы, и это поле в последний раз услышало их долгий звериный рев.
