Олег вздрогнул: началось!
— Чего ж мне не сказывали?
— То беглые баяли. А от стражи вестей нет.
— Ну, ладно, скачи.
Опять остался один.
«Что будет, если Ягайла раздумает? Мамай-то уж идет!»
Они далеко, они когда-то еще дойдут, а Дмитрий — вот он, а глаза его всюду, да еще и Софроний там… Поп, духовник, иуда!
Он захромал к иконам. Искусно написаны, но тонкая кисть византийского изографа больше не увлекала. Он постоял и пошел к налою. Быстро, со сверкающими глазами, торопливо, горячей рукой написал Дмитрию:
«Ведомо ли тебе, князь Дмитрий Иванович: Мамай со всею поганою Ордой идет в землю Рязанскую, на меня и на тебя. А силы с ним великое множество — яссы, армяне, буртасы, черкасы, фряги и твой ненавистник Ягайла с ними. Я им путь прегражу, доколе сил станет, еще рука наша тверда; бодрствуй, мужайся!»
В раздумье положил перо и медлил свертывать письмо в свиток:
«Испугается? Сбежит? Но меня уж не коснется!»
Он завязал шнур и только теперь заметил: печать все еще оставалась в левой руке. Втиснул печать в восковой комочек, посмотрел, отчетливо ли вышло имя. Но кого послать?
Он прошелся по терему.
В это время в двери появился отрок. Олег стремительно кинулся к налою и спрятал под крышкой свиток.
— Что тебе?
— Мамаев гонец.
— Ну?
— Велишь привести?
— Чего ж ты стоишь?
— Звать?
— Ты что, отроче? Что ты смотришь? Я тебе что сказал?
— Не пойму, государь. Там Мамаев гонец.
— О, господи! Зови!
Татарин, покрытый пылью поверх шершавых пунцовых сапог, в стеганом толстом халате, опоясанный домотканым кушаком, снял шапку, но остался в полосатом тюбетее поверх бритой головы. Из-под тюбетея на уши свисали две жирные косицы, и не то от них, не то от сальных, блестящих скул этого коренастого и кривоногого воина нехорошо пахло.
«Нашел гонца!»
— Царь и великий хан тебе шлет привет. А велел сказать, что он, царь и великий хан, помнит. А ничего еще сказать не сказал.
Слегка почесываясь, татарин спокойно оглядел комнату.
«Ковры, что ли, со стен содрать собрался?» — подумал Олег.
Татарин оглядел и пол, и налой, будто Олега тут и не было. Так же почесываясь, не спеша пошел вон.
«Хорош гонец!»
Злоба охватила Олега; если б умел, заплакал бы от обиды: великому князю Рязанскому, потомку святых князей Черниговских, присылают этого вшивого верблюда…
Перешагивая через пыльные следы на полу, Олег громко крикнул в сени:
— Вызови боярина Афанасия, да чтоб срядился в путь немедля же. Живей!
Он вынул письмо к Дмитрию и, держа его, сел на скамью. Когда охватывало нетерпение, всегда садился — так скорее приходило успокоение.
Афанасий Миронов пришел не сразу, пришел уже сряженный в путь.
— Отвезешь, Афанасий Ильич, в Москву, великому князю Дмитрию: самому отдашь да передашь поклон. Да о здоровье справься. Да глянь, как там у них.
Миронов удивленно принял письмо.
— Воск-то, государь, поистаял. В руке, что ль, долго держал?
Воск действительно размазался по свитку — руки, что ль, горячи? Олег снова смял воск и снова выдавил на нем свою печать.
— Так в Москву, государь, везти?
— А что?
— А я было не понял, сказал: видно, говорю, князь в Орду шлет. Их ведь гонец, сказывают, прибыл. Думал, с ним.
— Зачем в Орду? Я уже сказал: к Дмитрию, Афанасий Ильич. Да чтоб скоро.
— Да ты нетерпелив, государь, знаю. Не задержу. Только б кони вынесли. А я со своими, в семействе, прощаюсь и говорю: не иначе — в Орду. Ну, прощай, государь. Я это скоро сделаю.
— Смотри, и чтоб чисто.
— Сам понимаю. Не в Орду еду… Да только, Дмитрий-то, он человек простой, не твоей учености.
И еще кланялся и прощался, пока дошел до двери. Опять Олег остался один.
«Не моей учености? Совсем никакой учености нет! О нем митрополит Алексей патриарху Филофею писал: „Князь наш книгам не был учен, но писание сердцем разумеет!“ Разумеет! Что может он разуметь, если не учен? Достоин ли князем быть? А вот княжит, а вот под него народ, князья под него идут, Тарусские, Белозерские, книжники, книгочеи и очей с него не сводят, о великих делах советуются! Что он может? На золоте сидит, над всей Русью стал, один я противлюсь, а он в деревянной избе живет, сам на конюшне коней доглядывает. Конюх! У черного люда на поводу идет, а люд и рад!»
