Боброк спросил:
— А что гонец видел? Каков Мамай?
Дмитрий рассказал.
Боброк спросил:
— А ежли б еще кого туда послать, задержать бы, потолковать бы?
— Сейчас вышлем.
— Надо передовые отряды выслать, пущай Мамай знает, что ко встрече готовимся. Да присмотреть за Ордой.
— Сейчас вышлем! — согласился Дмитрий. — Еще что?
— Значит, народу с ним много всякого. А Ольг-то!
— Мамай нашему стражнику сам похвалялся: Ольг, мол, с нами да еще твой братец Ягайла, — Дмитрий посмотрел на Андрея Ольгердовича Полоцкого, — тоже будто с ним.
Владимиру Серпуховскому Ягайла доводился шурином.
Владимир подумал: «Вот Елене опять слезы: брат, скажет, на брата, муж тоже на ее брата».
— Кого б к Мамаю послать? — спросил Дмитрий.
— Да хоть бы боярина Захарью! — предложил великокняжеский дьяк Внук.
— Тютчева?
— Его. Он их знает.
— Я супротив не буду. Он где?
— Сейчас покличу! — кинулся к двери Микула Вельяминов.
Дмитрию незачем было возвращаться в Кремль; около него были князья и бояре, они крестили детей друг у друга, менялись крестами накануне битв, а битв у Дмитрия было много, и за годы походов перебратались все, стали покрестовыми братьями.
Тютчев вошел скромно и тихо.
— Шлю тебя, боярин, к Мамаю. Вызнать, выведать — сам знаешь. А главное, покажи — знаем, мол, о твоем нашествии, не робеем. По пути разведай, чего там в Рязанской земле деется.
— Ну дак что ж. Я, государь, с радостью.
— Тяжело мне тебя слать, Захарий Андреич. Я понимаю: к татарам едешь. И сам это понимай.
— Понимаю и радуюсь, государь.
— Выбрал бы другого, да лучше тебя на это дело никого нет.
— И не надо. Ежли что, так на тебя, государь, надеюсь — дети не заголодают.
— Это не к чему говорить.
— Только уж, Дмитрий Иванович, помни: ежели что, я у господа всегда твой предстатель, буду о даровании победы молить. Бейся крепче.
— Давай попрощаемся, Захарий.
Они крепко обнялись и поцеловались.
Тютчев, не глядя ни на кого, поклонился направо и налево и, опустив голову, быстро вышел.
В дверях повстречался Боброк, и Тютчев особенно низко поклонился князю: все чли и любили Боброка, да и побаивались его — его начитанность, его неизменные успехи в битвах стяжали ему славу волхва, чародея, способного видеть многое далеко вперед, читать в сердцах людей. И князь Боброк, в юности своей, на Волыни, знавший волхвов и кудесников, беседовавший и бродивший с ними, не отнекивался, иной раз соглашался погадать по звездам, по звездам случалось ему водить полки по ночам, а по ночам никто тогда не хаживал. По звездам он выбирался из непролазных лесов в незнакомых краях, нежданно оказывался не там, где его враги ожидали, и слава колдуна и волшебника укрепилась за Боброком даже в станах врагов.
— Пошел, Тютчев?
— Прощай, Дмитрий Михалыч.
— Не робей!
И это напутствие успокоило Тютчева: а может, и правда Боброк знает, что робеть незачем? Человек легко уверяется в том, во что хочет верить.
А Боброк вошел к Дмитрию:
— Первая стража пошла. Послал их к Быстрой Сосне.
— Кто повел-то?
— Родивон Ржевский, а с ним выпросился Волосатый Андрей да Василий Тупик. Еще много хороших ребят вызвалось.
— А как там Бренко?
— Поскакал в Кремль. Кто гож, всех разослал.
— Никого не позабыл?
— Возможно ль! Ко князьям ко всем. А по городам сейчас из Кремля разошлет. Как уговорились — велел к тридцать первому дню июля всем в Коломну сбираться.
— А ты, Владимир Андреич, Москву готовь к походу. Потом все выступим. Через Москву многие пойдут — и Белозерским, и многим ополчениям иного пути нет.
— Это приготовим! — сказал Серпуховской.
Дмитрий вдруг посмотрел на пустые столы, скучавшие под белыми скатертями, и повел носом.
«Неужели и к делам ехать не евши? — подумал Дмитрий. — Ну нет!»
Он углядел Вельяминова, взволнованного, сидевшего с краю скамьи.
— Микула Васильевич! А кормить-то ты нас будешь?
— В походе-то?
— Чего в походе? Сейчас!
— Да, братец! — не веря собственной радости, растерялся хозяин. — Государь! Давно уж готово: я все сумлевался, не уехали б так, не обедавши. Сейчас и то уж небось перепарилось!
И Дмитрий вышел в переполненные палаты, где дети и жены, иные уж раскрасневшиеся от слез, ждали их.
