– Евдокия, послужи мне на этот раз от всей души, – попросил я ее.
– По-другому, Петрович, я тебе не служу, – засмеялась Дуська. – Я ж тебя люблю! Жалко, ты молодой и красивый, а то бы я тебя захомутала… Ух, была бы у нас милицейская семейка – загляденье…
– Дусь, да кто ж на нас заглядываться стал бы? Нам с тобой по должности не разрешено, чтоб кто-то нас разглядывал…
– Ладно, – махнула она рукой и спросила: – Так что нужно?
– Дуся, сегодня часов в одиннадцать, ну, где-то около полудня, из прокуратуры города выпустят одного серьезного мазурика. По виду – нормальный хачик. – Я протянул ей пачку фотографий Мамочки. – Но он убийца и большая сука. Прижучить я его никак не могу… Нужно выяснить, куда он двинет из прокуратуры… Там мы накопаем следы…
– Да ничего нет проще! – весело пообещала Дуська. – Сделаем, Петрович!
– К тебе на подхват я пошлю Любчика и Кита…
– О, вот этого не надо! – замахала руками Дуся. – Я, например, полицейских в толпе узнаю сразу, у них на морде выражение особое, как у попов. А вдруг хачик это тоже умеет?..
– Нет, Дуся, они и тебе на глаза не попадутся. Ты их поведешь за собой по радио. Они будут в машине за тобой тянуться… Не знаю я, как он оттуда станет двигать. На такси? Пригонят ему машину? Или вдруг на своих двоих? Его нельзя потерять. Мне надо знать, куда он денется…
– Петрович, не бери в голову. Сделаю как надо, не беспокойся…
– Дуся, я хочу тебя предупредить: скорее всего за ним будет топать еще одна наружка, чужая. Его поведут из конкурирующей организации…
– Из ФСБ, что ли?
– Ну как бы! От бывшего КГБ, так скажем. Эти ребята – большие злыдни. Постарайся сразу взять их в поле зрения. Нам с тобой важно – пропасут они его до места назначения? Будь внимательна, Дуся, и очень осторожна – как никогда! Я тебя очень прошу – на тебя все мои надежды теперь…
56. МОСКВА. ЧЕРНЫЙ МАРОДЕР. ГОН
Может быть, как глазница для ока государева в Москве – городской прокуратуры – Новокузнецкая улица очень даже неплоха. А вот для слежки – прямо беда! Она пряма, узка, и отсутствуют на ней какие-либо естественные укрытия, за которыми может маскироваться филер.
Поэтому Десант припарковался метрах в ста пятидесяти не доезжая проходной прокуратуры и смотрел через стекло в бинокль на воротики зеленого ампирного дома, откуда должен был появиться Мамочка.
Лембит занял такую же позицию с другой стороны от выхода, хотя биноклем не пользовался, полагаясь на свое зрение снайпера.
А Черный Мародер Костин патрулировал улицу. Погода была соответствующая – накрапывал поганый мутный дождь, и казалось, что он прямо с неба уже падает с грязью, сильно ветрило, и утро было похоже на сумеречный вечер. Черный Мародер, прочесав несколько раз улицу, все-таки нашел удобный наблюдательный пункт – открылась пирожковая. Зашел в точку общепита, взял стакан кофейной бурды, какие-то черствые, как сухари, пироги. Наверное, позавчерашние и пригодные к употреблению только с суточными щами. Через немытую витрину достаточно хорошо просматривалась проходная прокуратуры. Мародер вяло жевал пироги, которые пекли вместе с силикатными кирпичами, и делал вид, что с интересом читает газету «Московский комсомолец». В газетной полосе он аккуратно проткнул пальцем дырку и через нее, как через прицел, рассматривал осенний безрадостный окружающий мир.
Костин не скучал. Вся предыдущая жизнь приучила его к терпеливому ожиданию. До своих неполных сорока годов он дожидался, когда ему наконец привалит счастье. Пока не дождался, но не терял надежды, что оно придет. Не то чтобы лежал на боку, как какой-нибудь Обломов, – по своему разумению, он делал все, чтобы счастье заглянуло к нему, а не проскочило по соседней улице.
Знакомые звали его Марик, поскольку своего имени, записанного в документах, он сильно стеснялся. Наречен он был революционным именем Марксэн, то есть Маркс и Энгельс в одном пакете.
Чудны дела твои, Господи! Ну как, каким образом его недостоверных родителей угораздило заклеймить ни в чем не повинного младенчика таким смехотворищем!
С детства он сильно бедовал – обычная участь безотцовской беспризорной голытьбы. Матери, пьянице и потаскухе, было не до него. Ну а про папашу и говорить нечего – никогда он его не видел, и соседка со злобой ему говорила, что он был сын полка, который прошагал походным маршем через мамкину койку в комнатушке полуподвала на Сухаревке. Мать рассказывала какие-то нелепые басни о том, что его отец был героический военный, погибший на какой-то тайной войне, и имя его нельзя упоминать. Когда Костин подрос немного, он не мог сообразить, сколько ни старался, какая могла быть война в пятьдесят седьмом году, после которой он родился, и где мог героически погибнуть отец. Из всех боевых событий, которые припоминались, был только фестиваль молодежи и студентов, который незабываемо прогремел в Москве. На эти воспоминания наводило зрелище, которое он рассматривал в зеркале, – густо-смуглая темная кожа, пунцовая губастость и жесткая мелкая курчавость. По отдельным репликам пьяной матери он понял, что когда-то ее административно высылали из Москвы за связи с иностранцами. Наверное, это была связь с каким-то геройским молодежным студентом из Африки, поклонником прогрессивных идей Маркса и Энгельса о том, что у богатых белых надо все отобрать и раздать черным революционерам.
