Пена сменилась чистой водой. Вода – туманом, пахнущим грозой. Потом его обдувало горячим ветром и осыпало голубыми искрами, от которых трещали и поднимались волосы. Потом открылась внутренняя дверь, ведущая в коридор.
Он ходил по кораблю, осматривал небольшие безлюдные комнаты и говорил себе: «Всё это создали люди. Пусть не такие, как я; но я тоже разумен – значит, я могу понять то, что понятно им. Они создали корабль для полётов, а не для того, чтобы устрашить меня неведомым – значит, я сумею на нём летать. Надо искать книги. Должны же быть у них книги!»
Он остановился в маленьком помещении, примыкающем к жилой комнате – в ней стояло ложе, один из немногих предметов, назначение которых было ему ясно. А здесь
не ясно ничего. Что это? Лаборатория алхимика? Кабинет хирурга? Цирюльня?
Он вдруг сообразил, что попал в отхожее место, и расхохотался, привалившись к стене.
«Нет, постой, – он растянулся на ложе, положил руки под голову и закрыл глаза. – Я знаю их язык. Значит, я знаю имена всего, что здесь есть. Эти имена спят в моей памяти. Нужно лишь разбудить их…».
Он зажёг лиловую точку в теменном центре, протянул из неё луч внимания и ушёл по лучу в глубины своего «я».
Встряхнулся, открыл глаза, возвращаясь в реальность. Вот это туманное зеркало возле ложа – экран терминала. А то, побольше, на стене, – квазиокно. Картина, на которой меняются цифры, – часы.
Ну и что?…
Что должно быть на столике у ложа, необходимое ночью? Свеча, кинжал и книга. Свеча и кинжал им не нужны. Экран терминала – и есть книга, то, что он искал. Остаётся лишь научиться ею пользоваться.
_ _ _
Среди тридцати тысяч книг корабельной библиотеки было всё, что ему нужно. Кроме слова «коханый» – он не нашёл его ни в одном словаре. Через двенадцать дней по своему счёту – а табло часов отсчитало четырнадцать раз по двадцать четыре часа – он сел в центральное кресло перед пультом управления. Кресло капитана. Ещё раз оглядел пульт И медленно поднял «Катти Сарк» над поверхностью планеты.
Он летел! Летел, как двадцать шесть31 лет назад – на тайком сделанном крыле, повторяющем треугольные очертания морского ската. Тогда он пролетел недалеко, от западной башни Альтрена до маячного мыса, а там слишком поднял нос и не смог вытянуть крыло из падения-верчения, и всё кончилось сломанной в двух местах ногой, плетьми и костром из крыла. Но полёт, свободу, бесконечное небо вокруг он запомнил навсегда. И всегда в нём жила жажда пространства. Не голубого – чёрного, звёздного. Каррио32 звал его.
Внизу плыл маслянисто-багровый лес. Он осторожно попробовал, как слушается его корабль. Выше. Ниже. Правый разворот. Левый. Быстрее. Стоп. Пике. Визг гравирешёток, трансформирующих энергию ускорения. Земля дыбом. Вывел над самыми кронами – и снова вверх. Теперь штопор, как тогда, с крылом. И добавить вращение ещё в двух плоскостях. Мир кувыркался вокруг него. Где оно, небо? Туда!
Он перевёл дыхание. Стянул с себя прилипшую к спине рубашку. Планета заворачивала вверх горизонт – колоссальная расписная чаша с клочьями облаков. Затем, в какой-то неуловимый момент, чаша вывернулась и стала шаром, парящим в чёрно-звёздном пространстве.
Волна бешеной радости вынесла его из кресла. Он с хриплым стоном закрыл руками лицо; подпрыгнул, коснувшись ладонями потолка; метнул иглу в удаляющуюся планету на заднем экране. Немедленно собраться, самое трудное впереди! Сделал несколько резких бросков с концентрацией внимания и переключением энергии, справился с собой. По пеленгу на два пульсара и на центр Галактики определил свои координаты.
Эта двойная звезда – Гуриам, Лоомат, звезда Румека – не значилась в списке миров, входящих в Содружество. На дисплее сменялись названия планет Содружества на семи языках: унлатхе, хэйнском, английском, русском, китайском, джаргийском и эртшинском. Цеттинан. Терра. Ульх. Сегедж. Может, туда? Искать её друга? Он не знал даже, в подлинном ли облике она была с ним. Что, если она и в самом деле похожа на хаиссу, а не на человека?… Хэйн. Она могла назваться именем своей родины. Обитатели… На дисплее появились белокожие мужчина и женщина.
