– Говорил же я, тино Баддинар, что железо его не возьмёт, – прошелестело в толпе.
– Он и впрямь дьявол!… Ведь я целил точно в сердце…
Ему мучительно не хотелось падать, но мышцы слабели, и Ванор, обдирая пальцы, сползал по стене. Но упал не на снег – на руки Анны.
Она опустилась под его тяжестью на колени, сипло проговорила:
– Я не заметила, кто.
Он стёр рукавом сорочки розовую пену с губ.
– И пришли… жители Адореса30…
Она прижала ладонь к его спине, там, где под левой лопаткой мерными толчками вздрагивало оперение стрелы. Ванору стало легче дышать.
– Уходите, – глотая кровь, сказал он. – Скорее… Как только я умру, они… убьют Вас… Идите к Лориосу…
– Сейчас придёт бот, – сказала Анна; последнего слова он не понял. – Я одна ничего не могу сделать; потерпите, дождитесь…
Он дёрнул рубашку на груди, рядом с наконечником стрелы. Анна взяла его за руку, и он судорожно стиснул её кисть.
– Уходите, мне не… больно… и не страшно… жаль, что… там ничего… нет, и мы… больше не… встретимся…
– Я люблю Тебя, – сдавленно выговорила она.
Он улыбнулся и качнул головой.
– Потому что я… умираю.
– Ты не умрёшь, – сказала она, глядя в пустое небо.
– Я уже не вижу Тебя.
– Я с Тобой.
– И не слышу. Аннион…
Под его пальцами у неё хрустнула кость. Боли она не почувствовала. Его глаза всё так же смотрели на неё сквозными ранами зрачков. Его губы были горячими и солёными от крови – артериальной, алой, как у человека. Но это был уже не он – вместо мощного, гордого, горького, чистого аккорда «Денеб – снег – барс – тальник» Анна ощутила лишь угасающие хаотичные излучения последних живых клеток.
– Проклятье, – сказала она. – Проклятье Гедалье, и роду её, и потомству её рода; падёт на неё бедствие – вечный позор, и вечная боль Его ран, и ненасытимые муки совести, и разлучатся пары, и жена откажется от мужа, и сестра отвернётся от брата, и дети отрекутся от отцов, и кто скажет: «гедальинец» – скажет: «предатель».
Толпа оцепенела. Послышался тихий женский вой. Над площадью линзой струящегося воздуха завис бот. Но Анне было не до них, потому что Фрэй Антонио Ванор Альтренский по-прежнему – хотя и не так крепко, как раньше, – держал её за руку.
* * *
Братья и сторожа
Сотри случайные черты…
А. Блок
1. Мир входящему
Он с удивлением понял, что существует. Он не чувствовал своего тела. Но был в сознании, знал, кто он, и всё помнил. Всё, до последнего мига. С ужасом подумал: «Я сломал ей руку». Попытался позвать её, но не услышал собственного голоса. А в следующее мгновение ощутил чьё-то присутствие.
– Ты меня слышишь, – возникли в голове слова этого неведомого.
– Кто ты? – мысленно спросил он. – Что-то не похоже это на вознесение души к Господу…
– Ты можешь считать меня Богом, если так тебе привычнее.
– Но не хочу. Если, конечно, ты не докажешь, что ты Бог.
– Я мыслящая часть мира, как и ты. Хотя мы с тобой организованы различно.
– Ты её соотечественник?
– Понятия «она» и «соотечественник» к нам неприменимы.
– Ты живёшь в загробном мире?
– Мир один. Твой и мой. И мириад других мыслящих.
«Значит, я не потерял её. Если я жив – я её найду».
– Думай о другом, – сказал некто. – Я вернул тебя к жизни, чтобы предложить выбор. Стань одним из нас. Твой разум достаточно силён для этого. А будет неизмеримо мощнее. Истины, над постижением которых ты бился всю жизнь, станут для тебя очевидными…
– Я стану биться над постижением других истин.
– Ты прав. Твоим домом станет Вселенная. У тебя появятся возможности, какие твои сородичи приписывают богам.
– Разве всемогущество возможно?
– Нет. Но мы можем всё, что способны вообразить подобные тебе. И не только это.
– Ты сказал: «выбор». А предложил одно.
– Ты можешь остаться тем же, кем был. С тем же уровнем мышления, с тем же уязвимым и недолговечным телом, с прежней зависимостью от среды обитания.
– Постой. Пусть твой разум могущественнее моего, пусть тебе открыто больше истин – значит ли это, что моё бытие рядом с твоим бессмысленно? Смысл не в истине, а в пути её постижения. И пусть даже я повторяю твой путь, а не торю свой, всё равно: ползя по дороге, я могу разглядеть что-нибудь, не замеченное тобою в стремительном полёте.
