Память.
В его рюкзаке память.
Он расстегивает молнию, и я вижу, что рюкзак наполнен фотографиями, старыми письмами, мятыми бумажками, жёлтыми конвертами. Он достает верхнее письмо.
—Вот, что в моём рюкзаке, — показывает он мне письмо. — Ты утолила свой интерес? — он не дожидается моего ответа и продолжает.— Я читаю их каждый день. Каждый день, когда никто не видит, я читаю письма, которые получил много лет назад от человека, который больше не пишет. Я смотрю фотографии, я помню. Мне так легче доживать.
Я слушала и думала, почему он не освободит себя от прошлого, почему он каждый день терзает себя, делает себе больно. Если бы моя память, наполненная тяжестью, была в рюкзаке, я забыла бы этот рюкзак на первой же станции. Прошло так много времени, а он всё ещё там, где-то не здесь. А потом я поняла, что у него просто нет будущего. Его будущее — это его прошлое. Я не осмелилась сказать, что мне тоже тяжело. Наши «тяжело», видимо, слишком различны, поэтому я молчала. Ему было не важно, что я скажу. И даже, если бы я решила что-то сказать, вряд ли бы он меня услышал.
— Я пойду?
Он ничего мне не ответил. Он был погружён в своё прошлое. Потерянный в настоящем, управляемый в настоящем лишь животными инстинктами: поесть, согреться и поспать. Он возвращался в прошлое, чтобы жить. Я поднялась и оставила его одного. Я была лишняя. Я была ненужная. Я нарушала гармонию, которая была в том, как он держал фотографию, как он гладил её грязными пальцами и улыбался.
Ты, наверное, так же будешь ласкать мои письма, когда, наконец-то, раскопаешь их через года, влюблённая в мой почерк.
43. .влюбленная в мой почерк.
А может, ты вернёшься? Воскреснешь? Ты заберёшься в тело какого-нибудь человека и попадёшься мне на пути? А я сразу же тебя узнаю. По походке, по мимике, улыбке, жестам, речи. И пусть кожа будет на тебе другая, незнакомая мне. Ты не беспокойся, я узнаю тебя. Ты, главное, заберись в кого– нибудь.
Узнаешь ли ты меня?
Я, конечно, не могу покончить с собой: кто позаботиться о моей комнате, о моих героях, о твоей маме? Кто позаботится о птицах на крыше? Несмотря на их отношение, со стороны слишком равнодушное ко мне, я думаю, они, всё-таки, любят меня. Своей свободной, птичьей любовью.
44. Может, я схожу с ума?
Она закурила.
— Мне кажется, Вы слишком часто курите.
— Вам мешает дым?
— Нет.
Она улыбнулась и поднесла сигарету к губам:
— Тогда всё в порядке.
Я устала писать. У меня закончился блокнот. Я начала запоминать, впитывать, оставлять в себе.
45. День кажется длинным. Я так давно не выходила на улицу, что чувство комфорта сменилось чувством усталости. Усталость от свежего воздуха (возможно ли такое?) или это просто усталость от физической слабости? У меня нет чёткого плана, куда мне стоит идти. Дорога ведёт меня в своём направлении.
Я доверяюсь дороге.
Парк. Приятно думать, что Дорога почувствовала изнеможение моих ног и привела меня к месту, где я могу отдохнуть на скамейке. Людей совсем нет. Поздно. Мне нравится эта безлюдная пустота. Лишь неподалёку от моей скамейки я вижу чёрную фигурку.
Я сижу, закинув голову вверх. Я закрываю глаза и.
46. и.
Мы идём с ней в подворотне. Темно. Я слышу её запах и слышу её дыхание. Мы совсем не разговариваем.
Подворотня— глухой коридор, на моё счастье, не заканчивается. Он бесконечен. Её пугает эта бесконечность— она ускоряет шаг. Мне кажется, что она почувствовала опасность. Она почувствовала, что я— это опасность, поэтому её дыхание участилось. Мне нравится её страх. Мне даже не стоит к ней прикасаться для того, чтобы почувствовать, что она испугана. Она держится. Она не убегает от меня, не кричит. О, эта глупая храбрость. Мне становится смешно. Я улыбаюсь.
Я понимаю, что ждать больше не стоит. Я резко хватаю её за запястье левой руки, останавливаю и поворачиваю к себе. Она по-прежнему не делает попыток бежать. Я смотрю на неё. Не знаю, что в этот момент она увидела в моих глазах, но свои она сильно-сильно зажмурила.
47. Чёрная фигурка на соседней скамейке громко кричит в трубку мобильного телефона, кому-то что-то доказывая.
