Глядя на эту картину со стороны, я лишний раз убеждаюсь, что поступила правильно: ребенку нужен настоящий дом и настоящие бабушка с дедушкой. Такие, чтобы баловали и потакали всем его желаниям… А воспитывать дочь я могу и сама. Не я первая — не я последняя…
В этот момент мама и спрашивает:
— Карл знает, что ты вернулась?
— Карла это не касается, мама, — отрезаю безапелляционно.
Но она качает головой:
— Он ее отец, Эмили. Конечно, его это касается…
Не хочу спорить на эту тему, но смолчать не могу.
— Он хотел, чтобы я сделала аборт. По-твоему, ему есть дело до собственного ребенка?
— Возможно, он изменился, — предполагает мама авторитетным тоном.
— Ха, — насмешка прорывается истерическим смешком, — скорее ад заледенеет.
Но она произносит:
— Последние два месяца он живет с какой-то приезжей. Она недавно появилась в городе… Ходят слухи, что у них все серьезно.
Уведомив меня на сей счет, мама, я вижу это, следит за моей реакцией, и я рада, что подобная новость больше не способна сделать мне больно.
— Желаю им счастья, — отзываюсь невозмутимым голосом, кажется, по-настоящему удивив этим родительницу.
Злость на сбежавшую Катастрофу не давала мне рационально мыслить: вместо радости от свершившегося избавления я бесился и неистовствовал, словно сам черт в меня вселился. Сначала громил свою комнату, заглушая физической болью боль душевную, потом наливался джином и дымил, словно паровоз — как бы восполняя период вынужденного воздержания — а потом позвонил Франческе…
Это казалось верным решением: заменить одну «грелку» другой. Что здесь такого? В конце концов, в Эмили не было ничего особенного: бесило сама мысль о ее бессовестном бегстве, не отмеченном даже банальным «спасибо». А ведь я из-за нее претерпел множество неудобств: потерял квартиру в Мюнхене, к примеру, пошел на уступки Адриану… Почти бросил курить, идиот.
— Проходи. — Франческа встречает меня полуобнаженной, с распущенными волосами — именно такой она и нравилась мне когда-то — и сразу же вцепляется пальцами в края моей футболки. — Снимай. Не станем терять время!
В большом напольном зеркале я вижу свое полное отражение: футболка на мне та самая, с синими пятнами от маскарадной краски. После стирки они не сошли полностью, однако я все равно надел именно ее этим утром.
— Ну, чего ты застыл? Поднимай руки, — понуждает меня Франческа в нетерпеливом ожидании, и я повинуюсь… Позволяю ей стянуть злополучную футболку и швырнуть ее на пол измятым комком. Измятым сине-белым комком… Именно на него я и глазею все время, пока итальянка трудится над моим телом, проявляя чудеса изобретательности.
— Что с тобой? — в конце концов не выдерживает она, с недовольным видом впиваясь пальцами в мои щеки и слегка их сжимая. — Ты пьяный или обкуренный? Прежде ничто не мешало твоей эрекции, нынче же… — Она кривит губы. — Ты как вареная морковка… Либо возвращайся из того места, где ты сейчас находишься, либо… убирайся прочь, — зло кидает она, запахиваясь в прозрачный пеньюар.
Я встаю и поднимаю с пола футболку…
— Гонишь? А прежде, помнится, в любви признавалась. — Не могу сдержать язвительности… — Быстро же ты разлюбила.
— Прежде у тебя было, что мне предложить, — парирует женщина, кивком головы указывая на мой явно невыдающийся показатель мужественности. И шипит: — Трудно любить импотента.
Ее слова меня задевают, берут, так сказать, за живое.
— А ты не думала, что дело в тебе? — отбиваю брошенное в лицо оскорбление, получая удовольствие от внезапно посеревшего лица итальянки. — Пару дней назад… другая женщина… была вполне мной довольна. Да я и сам был доволен собой…
Франческа вскакивает с дивана, замахивается и почти готовится залепить мне смачную пощечину, правда, я оказываюсь проворнее и перехватываю ее руку прежде, чем это происходит.
— Вот и шел бы тогда к этой другой, — цедит она сквозь стиснутые зубы. — Зачем явился сюда, чертов ублюдок?!
Я с презрением откидываю ее руку, даже обтираю ладонь о футболку, словно само ее прикосновение измарало меня. А потом произношу:
— Да вот хотел сделать доброе дело… — пожимаю плечами, — потешить твое дряблое тельце, а не вышло… Не возбуждаешь ты меня больше! — И повторяю: — Не возбуждаешь.
