Я не отвечаю: открываю калитку и стучу в двери дома под номером семнадцать. Во рту странная сухость… Руки не находят себе места, и приходится засунуть их в карманы.
— Здравствуйте, молодой человек.
Хорошо сохранившаяся женщина, голубоглазая, с веснушками на носу, глядит на меня доброжелательным взглядом. Я смутно угадываю в ней Катастрофу, и, растерявшись на мгновение, прибегаю к силе своей улыбки.
— Добрый день, фрау Веллер, я ищу Эмили, вашу дочь. Могу я с ней поговорить?
Доброжелательная улыбка на лице моей собеседницы сменяется заинтересованной задумчивостью.
— Вы ее друг? — спрашивает она. — Эмили мне про вас не говорила.
— Но это не значит, что меня нет, — отвечаю с широкой улыбкой, которая, впрочем, фрау Веллер совершенно не подкупает. — Уверен, она будет рада меня видеть.
— Эмили сейчас занята, — произносит женщина, даже и не думая пропускать меня в дом. — У нее гости. Быть может, вы придете несколько позже…
Недоброе предчувствие заставляет осведомиться:
— Насколько позже? И что за гостей она принимает?
Мы с фрау Веллер смеряем друг друга пристальными взглядами. Мне кажется или у нее какое-то предубеждение против меня? Неужели Катастрофа все-таки рассказывала о нас… Не может этого быть.
— Мама, что здесь происходит? — Хорошо знакомый голос разрывает нашу безгласную схватку, и я вижу свою Катастрофу. Все такую же маленькую, хрупкую, словно севрская статуэтка, с подпрыгивающим за спиной хвостиком и удивленными глазами.
Хочется броситься и подхватить ее на руки, сдавить до хруста в костях и мушек перед глазами, а потом уже хорошенько отшлепать… со всеми последующими последствиями.
Однако мужской силуэт за спиной девушки заставляет меня напрячься, отстрочив на время взыскательные меры.
Кто он такой, этот пижон в клетчатой тенниске и шортах, рассматривающий меня с не меньшим интересом? Неужели — вот уж об этом я как-то совершенно не думал — папаша маленькой пискли, тот самый, о котором Эмили ни разу и словом не обмолвилась… Да я и не спрашивал особо. Просто не думал, что он реально где-то существует: ходит весь такой из себя идеальный… готовый увести мою Катастрофу, стоит только прикрыть глаза.
А может — эта мысль особенно неприятна! — она и уехала только ради него, вернулась по первому же зову…
Не верю… и не позволю!
— Юлиан. — Голос Катастрофы слегка дрожит, когда она произносит мое имя, и это приятно обнадеживает. Я даже как-то подбираюсь… Вовремя же я приехал.
Так мы и стоим: Эмили, я и этот смазливый урод по правую руку. А потом начинает плакать Ангелика, но ни один из нас не двигается с места, только фрау Веллер, о которой я и думать забыл, произносит:
— Пойду успокою ребенка. — И уходит.
Эмили неловко переминается, хмыкает в кулак, а потом все-таки произносит, указывая на уродца:
— Карл Меннинг.
— Юлиан Рупперт, — представляюсь с вызовом в голосе. Тот, кстати, его игнорирует, только улыбается до омерзения гаденькой улыбкой, вроде как не считая необходимым мериться со мной причиндалами. Урод.
Еще и произносит:
— Приятно познакомиться.
— Не могу сказать того же.
Эмили нервничает все больше (вижу, как она теребит кончик своего хвостика) и невпопад предлагает:
— Может, выпьем чаю. Мама испекла пирог…
Карл-чертов-урод-Меннинг качает головой и отвечает, поглядывая в мою сторону:
— Люблю пироги твоей мамы, сама знаешь, однако сегодня я, пожалуй, пас. — И добавляет:
— Просто подумай над моими словами, хорошо?
Эмили кивает, и этот урод, приобняв ее на прощание, идет к двери. Неторопливо так идет… Как бы демонстрирует саму свою принадлежность этому дому.
У меня аж скулы сводит от желания ускорить его уход увесистым таким пинком… И пальцы на ногах разжимаются только после того, как дверь за пижоном захлопывается с тихим щелчком.
Наконец-то!
