— Боюсь, тебе придется сидеть сзади, — сообщаю Юлиану, продолжающему сверлить упрямого пса глазами. — Лэсси предпочитает переднее сидение.
— Я тоже, — отзывается парень недовольным голосом, и они с Лэсси продолжают играть в гляделки. Малые дети, честное слово.
В конце концов, Юлиан сдается и лезет назад, располагаясь рядом с Ангеликой. Слышу, как он тяжко вздыхает — похоже, считает себя побежденным безгласным животным, приниженным и лишенным достоинства — и с трудом умещает свои длинные ноги в узком пространстве между сидениями.
— Чего зубоскалишь? — ворчит он недовольным голосом. — Вези нас уже избавляться от этого пса.
Я не зубоскалю — я улыбаюсь… всю дорогу до дома малышки Лэсси. Сбываю ее вернувшейся из отпуска хозяйке, получаю свои деньги и, наконец-то, везу нас в галантерейный магазин. Мы покупаем сразу три флакончика с синей краской и едем-таки выслеживать рыжего Макса, кота фрау Трестер. С этой целью мы паркуемся чуть в стороне от дома, подальше от бдительных глаз теперь уже бывшей соседки, и Юлиан выходит на охоту…
У Максика отдельный вход: специально прилаженная лесенка, ведущая прямо с подоконника кухонного окна в кусты за домом. Там Юлиан его и поджидает, пока я кормлю Ангелику в машине…
Максик, жирный, похожий на свиную сардельку, появляется не раньше четырех часов дня, когда наше ожидание становится уж совершенно невыносимым. Это я говорю о себе в первую очередь: Юлиан, сосредоточенный, словно партизан во вражеском окопе, кажется неутомимым. Его бы выдержку и сосредоточенность да — в достойное русло!
— Примани его колбасой, — командует он мне, протягивая пачку кошачьих колбасок.
И я приманиваю: протягиваю жирдяю аппетитное лакомство, и тот, недолго думая, начинает его уплетать.
В этот момент Юлиан его и хватает… двумя руками в садовых перчатках. Прижимает к себе отчаянно упирающееся животное и велит:
— Начинай! Надолго мне его не удержать.
Встряхиваю баллончиком и начинаю окрашивать рыжий комок из когтей и шерсти в синий цвет… Тот ложится неравномерно, размазывается не только по шерсти животного, но и по нам с Юлианом. Нас немного мутит от запаха забивающейся в нос краски, но мы все равно продолжаем бороться: Юлиан — с котом, я — с баллончиком с краской. И в итоге выпускаем мятущийся синий комок шерсти из рук, с молниеносной скоростью взлетающий по лесенке в сторону дома…
Так, пора уходить! Мы выбираемся из кустов и бежим к автомобилю. Через минуту мы уже далеко от места нашей хулиганской выходки, и меня пробивает на истерический хохот, когда я замечаю вымазанного с ног до головы Юлиана…
— У тебя краска на лице, — указываю на парня кивком головы. — И не только на лице: ты весь синий, словно та девочка из сказки, помнишь? «Чарли и шоколадная фабрика» называется.
Тот отзывается недовольным голосом:
— Такое чувство, что ты красила меня, а не кота. Маляр из тебя явно некудышный!
— Больно уж вертким оказался объект. Сам же выпустил его раньше времени!
— Раньше времени? — возмущается Юлиан. — Да этот котяра исполосовал мне все руки. Сама посмотри!
И я, действительно, вижу начинающие проявляться ярко-красные царапины от запястий и выше.
— Надеюсь, этот кот был не заразным.
— Если он хоть чуть-чуть похож на свою хозяйку, то столбняк мне точно гарантирован, — ворчит Юлиан себе под нос.
И в этот момент я понимаю, что еду наобум, толком не зная, куда мы направляемся. О чем и сообщаю Юлиану… Он молча забивает в навигатор какой-то адрес и говорит:
— Теперь ты знаешь, куда ехать. Вперед!
Я произношу:
— Не хочешь ничего мне рассказать…
— Что, например?
— Да вот хотя бы, куда мы едем.
Какое-то время он молчит, явно не в силах озвучить необходимое признание, но потом-таки пересиливает себя:
— Мы едем в дом моего отчима. Этого достаточно?
— Не совсем, — приходится признаться мне, и Юлиан шипит.
— Однако придется удовлетвориться этим. Я не расположен к психоанализу… Просто помолчи, хорошо?
А что мне еще остается: прикусываю язык и представляю свое возвращение в Нюрнберг и новую встречу с Шарлоттой, с которой виделась лишь однажды, в кафе в начале зимы. Интересно, она уже родила? И какой этот Адриан, отчим Юлиана, о котором он так не любит говорить.
