Сначала сумасшедшая оккупантша с ребенком, а теперь еще и собака.
Кого она притащит завтра?
Африканского крокодила или гремучую кобру?
Я бы уже ничему не удивился.
Впрочем, неделю я как-нибудь перетерплю, а потом пусть берет свои деньги и уматывает на все четыре стороны.
— Эй, хочешь завалимся к Виктории и продолжим веселье? — спрашивает меня приятель, укладывая саксофон в защитный чехол. — Она обещала крутую вечеринку.
И я машу головой:
— Не, я пас. Пойду домой и завалюсь спать!
— Спать?! — поигрывает бровями приятель. — Не похоже, чтобы ты особо высыпался в последнее время. — И с блеском в глазах: — Колись, кто поджидает тебя в теплой постельке?
— Твоя мамочка. — Отпихиваю его рукой и ухожу прежде, чем он успевает продолжить свои неприятные для меня расспросы.
Свет в окне не горит: значит все спят, и я крадусь по собственной квартире, словно вор-домушник, замысливший недоброе… Только бы не наступить на мерзкого пса и не разбудить писклю-террористку. И вот, когда, казалось бы, полоса препятствий пройдена на отлично, и я валюсь на постель со вздохом облегчения — чья-то волосатая морда тычется мне прямо в лицо. Я вскакиваю с невольным вскриком и зажигаю ночник: патлатый монстрище лежит на другой половине кровати и глядит на меня вроде как с вопросом: «А ты чего это скачешь, словно кузнечик? Давай поцелуемся». Вот же ж…
— Убирайся с моей постели, грязная псина, — гоню я наглого ретривера с постели, и тот нехотя, но спрыгивает на пол. — Пошел вон из моей комнаты! — Выталкиваю его из комнаты и захлопываю дверь.
В собственном доме покоя нет! Блох, наверное, напустил, мама не горюй. Укладываюсь на самом краю и с облегчением выдыхаю… Глаза закрываются, перед ними начинают проноситься яркие картины чего-то донельзя приятного — и тут я слышу это: противное поскребывание в дверь моей спальни. Поскребывание с другой стороны, с той самой, за которой я оставил блохастое животное.
Пытаюсь абстрагироваться от монотонного, режущего слух звука, однако выходит не очень… Приходится накрыть голову подушкой. Теперь слишком душно, да и не очень-то помогает, если честно.
В этот момент дверь тихонько приоткрывается, и оккупантша произносит:
— Пусти уже Лэсси спать в твоей комнате — она так привыкла, понимаешь.
— Она хочет не просто спать в моей комнате, — отвечаю безумной катастрофе по имени Эмили, — она хочет спать в моей постели.
И слышу, как та фыркает:
— Поверь, от нее заразы меньше, чем от твоих вчерашних красоток. Просто не будь букой! Иначе ни один из нас так и не выспится.
— Я тебя убью, Эмили Веллер! — произношу зловещим полушепотом, запуская в наглую девицу грязным носком.
Она негромко охает — просто от неожиданности, должно быть — и отзывается с наигранным ужасом:
— Чему вас только мама учила, бессовестный вы человечище: швыряться в даму грязными трусами — верх неприличия.
И я насмешничаю:
— Мечтаешь увидеть мои трусы? Для той, что видела меня без них — это весьма странное желание.
Она проглатывает это молча, только запускает в меня моим же грязным носком, а потом елейным голосом произносит:
— Спокойной вам и сладкой ночи, голубки.
Словно повинуясь ее неслышной команде, патлатая бестия, уже залегшая на своем привычном месте — другой половине моей кровати, вытягивает морду и тычется ей в мое плечо.
Это уже ни в какие ворота не лезет — кажется, этой ночью мне тоже не удастся нормально выспаться.
Следующим утром я прокрадываюсь в спальню нашего объекта и делаю несколько фотографий: он как раз лежит лицом к камере, распластавшись, подобно морской звезде, и его новая подружка — ретривер Лэсси — упокоила морду на его животе, с нежностью глядя в лицо спящего парня. Похоже, даже несчастное животное пало жертвой его внешнего обаяния… Или дело в животных феромонах: все-таки Юлиан та еще скотина — уверена, Лэсси на порядок лучше его самого.
Фотографию я отправляю на общий чат в Ватсапе и получаю серию хихикающих смайликов, а Алекс к тому же присовокупляет: «мы в тебя верим, укротительница тигров». Его слова греют душу, хотя в целом «укротительницей тигров» я себя не считаю: Юлиан, конечно, то еще животное, но он хотя бы никого не обманывает. Он такой, какой есть, без обманчивой патины святости, мнимой идеальности. А я слишком хорошо знаю, какой может быть фальшивая праведность, чтобы осуждать его за эту пусть и грубую, но правду.
