– Завтра попробуем вывести вас на прогулку, – говорил он.
– Ну, если не завтра, то послезавтра уж непременно, – отвечала Лили. – Да, скорее всего, послезавтра я буду готова к прогулке.
– Есть какие-нибудь пожелания? – осведомлялся Больк.
– Вы и так столько для меня сделали, – смущалась Лили.
Профессор разворачивался к выходу, и тогда Лили, набравшись смелости, задавала самый важный вопрос:
– В Нью-Йорке меня ждет Хенрик. Как вы думаете, я смогу поехать в Нью-Йорк к началу сентября?
– Вне всяких сомнений.
Уверенный голос профессора действовал на Лили словно ободряющая рука на плече. После этих слов она начинала дремать, не грезя ни о чем конкретном, лишь подспудно зная, что все будет хорошо.
Порой из-за двери до нее доносились обрывки разговора врача с Карлайлом.
– Что скажете? – спрашивал Карлайл.
– Ничего нового. Состояние такое же, как вчера. Я пытаюсь ее стабилизировать.
– Может, ей что-то нужно?
– Только сон. Она должна отдыхать.
Лили поворачивалась на бок и засыпала, больше всего желая в точности исполнять указания Болька. Профессор Больк всегда прав – это она знала точно.
Однажды она проснулась, услышав в коридоре новый голос. Знакомый женский голос из далекого прошлого, густой, похожий на звук медных духовых.
– И что он в связи с этим предпринимает? – спросила Анна. – Разве других вариантов нет?
– Он начал беспокоиться всего несколько дней назад, – пояснил Карлайл. – Лишь вчера он признал, что ее организм уже должен был побороть инфекцию.
– Как можно ей помочь?
– Я спрашиваю себя о том же. Больк говорит, что никак.
– Она принимает лекарства?
Их голоса утонули в грохоте двух столкнувшихся каталок; Лили расслышала лишь, как фрау Кребс велела кому-то из медсестер быть аккуратнее.
– Матка не прижилась, – произнес Карлайл. – Трансплантат придется удалить. Вы долго здесь пробудете?
– Неделю. Два спектакля в опере. «Кармен».
– Да-да, знаю. Перед операцией мы с Лили гуляли и видели афишу. Она знала, что вы приезжаете в конце лета. Ждала встречи.
– И свадьбы.
– Вы от Греты узнали?
– Она мне написала. Вероятнее всего, она сейчас в Пасадене и уже обустроилась. Вы в курсе насчет нее и Ханса?
– Я и сам собирался домой, – сообщил Карлайл.
Что сказала Анна, Лили не разобрала. Почему она не заходит? Лили вообразила, как Анна врывается в палату, рывком отдергивает желтую штору. На ней зеленая шелковая туника, по вороту отделанная бисером, на голове – высокий тюрбан в тон. Губы красные, как кровь – Лили представляла их отпечаток на своей щеке. Ей хотелось позвать Анну, крикнуть: «Анна! Ты почему не идешь поздороваться?» Но в горле у нее пересохло, и она не могла даже открыть рта, чтобы проговорить хоть слово. Все, на что Лили была способна, – это повернуть голову и смотреть на дверь.
– Все серьезно? – спросила Анна в коридоре.
– Боюсь, профессор не хочет говорить о вероятном исходе.
Потом воцарилось молчание, и Лили лежала в кровати неподвижно, слушая лишь глухой медленный стук собственного сердца. Куда подевались Карлайл и Анна?
– Она спит? – наконец проговорила Анна.
– Да, в послеобеденное время она находится под воздействием морфия. Сможете навестить ее завтра перед обедом? – спросил Карлайл. – А пока просто загляните в палату, и тогда я скажу ей, что вы приходили.
Скрипнула приоткрывшаяся дверь. Лили почувствовала, как в комнату кто-то вошел, – ощутила это легкое движение воздуха, почти неуловимое изменение температуры. Аромат духов Анны поплыл к кровати Лили. Она узнала его: духи продавались в «Фоннесбеке» в маленьком флаконе с сетчатой золотой кисточкой, только Лили позабыла их название. Что-то вроде Eau-de-Provence[115]. А может, La Fille du Provence?[116] Лили никак не могла вспомнить. И открыть глаза, чтобы поздороваться с Анной, тоже не могла. Не могла увидеть ее, заговорить и даже махнуть рукой. Она чувствовала, что Анна и Карлайл стоят подле кровати, но не имела возможности как-либо дать им понять, что знает об этом.
На следующий день после обеда Карлайл и Анна усадили Лили в плетеное кресло-каталку.
– Там так прекрасно, что это нельзя пропустить, – сказал Карлайл, поплотнее укрывая Лили одеялом.
