Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - страница 82
Наступил 2016 год. Прошел год с тех пор, как моя скрипка вернулась и была продана. У меня все еще была другая, та самая, которую я купила с Мэттом в Нью-Йорке. Все это время я смотрела на нее и думала: «Не буду ничего с ней делать, ведь я все равно верну свою старую скрипку». Но теперь я поняла, что этого уже не случится. У нее новый хозяин. Возможно, он не сможет оживить ее так, как я, но она все-таки принадлежит ему и его миру. Он гордится ею. Я видела его фотографии. Он хвастается ею, как будто поймал невиданную рыбу, колени присогнуты, рука отставлена, на лице — улыбка победителя. Он победил! Он не будет называть ее законным именем, «Ким», хотя традиция предписывает называть скрипку в честь владельца. Он назовет ее «Юстоном», грустным именем с грустными ассоциациями. Думает ли он о ней днем и ночью? Похоронят ли его вместе с этой скрипкой, бережно лежащей в его руках? Скорей всего нет. Будет ли он ее оберегать? Вот в этом не сомневаюсь. Он не допустит очередного Pret A Manger.
Играет ли он на ней? Думаю, да. Звучит ли она так, как должна звучать? Ну конечно же нет. Полагаю, что у него нет ни таланта, ни навыков, ни внимания для этого. Я лелеяла мысль, что в один прекрасный день скрипка вернется в мои руки, руки настоящей скрипачки. Ведь она была создана для этого. Но я для нее лишь нечто преходящее, так же как и новый владелец. Моя скрипка будет жить дальше. Возможно, ее время еще впереди. По крайней мере, я на это надеюсь.
Хотя я уже не так уверена в этом, как раньше. Времена меняются, уже изменились. Скрипки, вроде моей, теперь покупают не для игры. В них инвестируют. Они пылятся в сейфах, за огнеупорными дверями и невзламываемыми замками. Иногда их достают, держат руками в белых хлопковых перчатках, благоговейно осматривают и возвращают обратно в безопасную клетку. Они уже не звучат в концертных залах. Они молчат в кромешной тьме. И чем больше их сейчас покупают и прячут, тем меньше их попадает на рынок. И тем выше цена тех, которые на рынке каким-то чудом все-таки оказались.
Кто же их покупает? Точно не скрипачи. Мы больше не можем позволить себе Страдивари, какими бы виртуозами мы ни были. Но ведь мастер создавал их для музыкантов и ради музыки. Хорошая Страдивари может наполнить звуком концертный зал так, как это не способна сделать ни одна другая скрипка. Этим инструментам нет равных по силе. Они были созданы для того, чтобы вдохнуть жизнь в великие произведения, чтобы путешествовать со своим партнером с одного концерта на другой, в поездах и самолетах, чтобы лежать на задних сиденьях автомобилей или в гостиничных постелях. Их создали, чтобы весь мир их услышал! А теперь они лежат бездыханные, лишенные голоса, и никто не видит, как они мерцают во мраке. Такова их участь. И если в кои-то веки на них играют, то это не более чем скольжение по верхам, опошление их таланта. А что же мы, музыканты? Мы тоже живем во мраке.
И все-таки теперь у меня новая скрипка, и с ней придется договариваться, находить взаимопонимание. Все это время между нами не было связи, и неудивительно: когда моя скрипка вернулась, и я не смогла оставить ее у себя, я все время держала эту на расстоянии, не только физически, но и морально. И когда я брала ее в руки, я чувствовала, что между нами есть некая преграда, что скрипка мне не подходит, и все это как-то неправильно.
Я играю на ней уже несколько месяцев, и, хотя теперь мы начали постепенно привыкать друг к другу, меня все равно терзают сомнения. Она многое могла бы мне дать. Я знаю это, и я знаю, что была к ней несправедлива. Она всегда оставалась для меня напоминанием о той, другой скрипке, которой никогда не смогла бы стать. Мне казалось, что она пытается подольститься ко мне, обманом добиться моей любви. Но все-таки это Страдивари. Скрипка, созданная руками гения. Она была в числе любимых его творений, и, если бы не повреждения, ценилась бы выше остальных работ. Она заслуживает, чтобы на ней играли, она заслуживает своего музыканта, не меньше, чем моя.
Но с недавних пор я стала относиться к ней более объективно. Отчасти потому, что я снова стала видеть в себе музыканта, а когда музыкант смотрит на инструмент, он в первую очередь думает: «Чего от него можно добиться? В чем его сильные стороны? В чем слабости? Можно ли на нем сыграть это? А это?» И долгое время все мои мысли метались между двух скрипок: той, которая исчезла, и той, которую я сжимала в руке. Но с недавних пор на горизонте стали возникать неясные силуэты, которые с каждым днем становятся отчетливее. Недавно Чарльз Бир показал мне еще одну Страдивари. Я взяла это великолепие в руки, я услышала ее голос. И туман слегка рассеялся, потому что я услышала в этой скрипке то, что не слышала в той, которой владела сейчас: первозданную чистоту подлинной Страдивари. Это заставило меня задуматься о том, что у меня было, что я потеряла, и чем заменила потерю. Теперь я понимаю, что не будь я в тот момент так сломлена и подавлена, никогда бы не купила тот инструмент. Это была ошибка. Ох, какая же это была ошибка со всех точек зрения! Она заставила меня довериться людям, от которых нужно было держаться подальше. Нужно было послушать других продавцов. Они давали советы намного лучше и беспристрастнее. Но демоны, знавшие мои тайные страхи, нашептали мне неверное решение. И в итоге я купила не тот инструмент, и случилось худшее из всего, что могло случиться: моя скрипка вернулась, а мне не хватило средств выкупить ее и забрать домой. Если бы я купила Гваданини…
