— Я сейчас всех выведу на чистую воду! — шепнула Миндер и раздвинула кружок любопытных.
— М-lle Франк, где вы сейчас были?
— Я? — Франк оглянулась на Чернушку. — Мы?
— Нигде, — выпалила Чернушка, — мы здесь. Девочки, окружавшие их, расхохотались.
— Il n'у a rien de drole dans tout ceci,[105] — строго объяснила Черкасова, красивая, несколько сутулая классная дама шестого класса. — Дело в том, — продолжала она, подходя к Чернушке и Франк и глядя на них большими, выпуклыми, всегда насмешливыми глазами, — что m-lle Миндер оскорблена и этого так не оставит, потому что оскорбили ее взрослые девушки — грубо и сознательно.
Чернушка и Франк, встревоженные, подавленные холодным и презрительным тоном Черкасовой, побледнели, поглядели друг на друга и опустили голову.
— А вы, кажется, уже понимаете, в чем дело? — еще язвительнее продолжала Черкасова. — М-lle Миндер, виновные найдены, мне кажется, они даже и не думают отпираться. Mechantes et mauvaises petites sottes![106] — проворчала она уже про себя.
Франк и Чернушка вспыхнули, но раньше, чем они решились ответить, Миндер налетела на них.
— Я этого так не оставлю! Я никогда не прощу такого оскорбления. Я сейчас иду к Maman. Вам обеим не дадут ни аттестата, ни диплома. Или я подам в отставку, или вас выгонят из института! — Миндер вся тряслась и едва выговаривала слова от злости. — Где карандаш, где карандаш, которым вы писали?
Франк и Чернушка переглянулись, и обе выговорили вдруг, как бы спрашивая одна другую:
— Какой карандаш?
— Синий, синий, тот самый, которым вы это написали.
— Да никакого у нас нет синего карандаша, ничего мы не писали.
— Как не писали, да как вы смеете отпираться после того, как сами сознались?
— Да в чем мы сознались? — закричала Франк.
— Вы к Салоповой бегали? — начала до сих пор молчавшая классная дама Иверсен.
— Ну, бегали, — в голос отвечали обе пойманные.
— А кто вас пустил?
— Никто! — отвечала уже дерзко Франк.
— А теперь вы откуда? — вставила Черкасова.
— Мы?
— Да что вы, как сороки, обе в один голос отвечаете? Франк, ступайте сюда и отвечайте только на вопросы, а вы, Вихорева, молчите. Где вы сейчас были? Ну, Франк, без лжи.
— Я никогда не лгу. Были в дортуаре.
— Что вы там делали?
— Ели пеклеванник с патокой.
— Как? Еще новая гадость! Ну, это мы разберем после. Что вы делали, когда пробегали внизу мимо музыкальной комнаты?
— Постойте, постойте! — Миндер схватила Черкасову за руку. — Я хочу только спросить, знали ли вы, Франк и Вихорева, что именно я давала урок?
— Конечно, знали.
— Почему же это «конечно»? — снова язвительно подхватила Черкасова.
— А потому, что Fraulein Миндер всегда за уроком музыки так бранится, что слышно на весь коридор.
— Gott, wie frech![107] — Миндер всплеснула короткими руками.
— Хорошо. Так вы, Вихорева, что же сделали?
— Я? Да ничего, я только приложила губы к замочной скважине и зашипела.
— Как зашипела? Не сметь смеяться! Фыркнувшие слушательницы струсили.
— Как же вы зашипели, Вихорева? Покажите ваше искусство.
— Так, ш-ш-ш, как кошки шипят. Окружающие снова фыркнули.
— А вы, Франк, что сделали?
— Я громко мяукнула.
— Зачем?
— Fraulein Миндер очень боится кошек.
— А дальше, дальше что вы сделали?
— Дальше ничего, мы накинули передники на головы и убежали.
— Неправда! Неправда! Вы оскорбили меня еще и письменно. Вы написали на дверях синим карандашом: «Машка дура».
— Так почем же вы знаете, что это было написано именно о вас?
— Ага, Франк, вы не отрицаете, вы только хотите теперь обернуть это в другую сторону. Я Мария Ивановна, вы это хорошо знаете, значит, надпись касалась меня.
— Ах, оставьте вы меня в покое! — вдруг с нервными слезами закричала Франк. — Ничего я не писала и синего карандаша у меня нет. Я уверена, что эта надпись вас и не касается, мало ли у нас Маш. — И Франк, круто повернувшись, ушла в свой класс, за ней побежала Вихорева; любопытные, выслушав историю, помчались рассказывать ее в свои классы, дамы разошлись, убежденные, что виновная найдена, и Миндер покатилась снова в нижний этаж, на этот раз жаловаться Maman. В пересказе Миндер у Maman сложилось впечатление, что Франк сделала дерзость намеренно, с необыкновенной грубостью. Виновность Вихоревой как-то вдруг отпала, и всем стало очевидно, что виновата одна Франк.
