Я прожевал кусок и хотел спросить.
Но Рыбак сердито воскликнул:
«Ты можешь помолчать или нет?!»
И тут же обиженно продолжал:
«Я думал, что у Вауды мне удастся овладеть тобой и проникнуть в твою суть (см. 12.XIII.2). Ведь я специально привел тебя в сумерки. Я порезал тебе руку ножом и пустил кровь. Обычные люди тут же пугаются и подчиняются силе воина. Но оказалось, что в тебе нет природного страха. Более того. Когда я начал строить коридор, ты оказал сопротивление. Я велел тебе не чувствовать боли, но ты упрямо твердил «больно мне, больно». Я говорил: «на меня смотри». А ты смотрел в сторону кладбища. Помнишь, противный упрямец?… Вместо того, чтобы подчиниться мне, вручить свои чувства, отдать душу и волю, ты сам решил строить коридор и притягивать туда кого ни попадя. Сначала привлек старуху. За ней – собаку… Не я, а ты меня напугал своим самоуправством! Ведь ты еще ничего не умел. И даже не подозревал о том, какой опасности себя подвергаешь! В сумерках. На кладбище. Кто же так делает, я не знаю?!»
Я не выдержал и сказал:
«Но там правда была старуха. И собаку я видел».
«Естественно, ты их увидел, если сам туда затащил… Ведь сначала на кладбище не было старухи? Разве не так?»
Я кивнул и откусил от огурца.
«Ты ее придумал?»
Я снова кивнул и зачем-то откусил еще и от свеклы.
«А когда к Морриган прибавил еще красноухую собаку, тогда они взяли и действительно явились на кладбище».
Я хотел возразить, что собаки я не видел и, стало быть, утверждать, что она красноухая…
Но, во-первых, рот у меня был занят едой. Во-вторых, Рыбак почти тут же объявил мне:
«И сон ты придумал – тот самый, из-за которого якобы не мог прийти ко мне!» (см. 12.XIV)
Я старательно пережевывал, чтобы начать возражать. А нервий продолжал:
«Знаю, знаю. Сон я тебе подсказывал. А ты соглашался. Дескать, да, на озере, да, лебедь, туман, музыка, башни. Но потом я тебя спросил: «какие башни?» И не подсказывал, из чего они сделаны. А ты ответил: «они были прозрачные и светились изнутри»!.. Так мог ответить только человек, который уже бывал в гатуате. Или тот, которому начал подсказывать Орел».
Я, наконец, прожевал, но возражать передумал.
Рыбак взял один из кувшинов и в одну из чаш раздраженно выплеснул желтоватую пенистую жидкость.
«Это галльское пиво. Хочешь?» – спросил он.
Я покачал головой.
«Тогда пей из другого кувшина. Там ежевичный кисель».
Киселя мне тоже не хотелось, и я снова покачал головой.
А мой наставник отхлебнул из своей чаши и сурово произнес:
«В критических ситуациях ты вел себя как прирожденный охотник. Этого я не мог не признать».
VII. «Вторую долину мы не будем перепросматривать, – объявил Рыбак. – На дальнюю лесную поляну я тебя водил лишь для того, чтобы по дороге рассказать об аннуине, о Таранисе и Росмерте, о бессмертии, о блаженстве (см. 12.XV)… Эти сказки всегда рассказывают человеку перед тем, как представить его гатуату».
Нервий вновь приложился к глиняной чаше и продолжал:
«Я понял, что ты крепкий орешек, и что надо дожидаться настоящего тумана… Настоящие туманы приходят из кромешной ясности. У нас на озере в это время года такие ясные дни – большая редкость. Поэтому ждать пришлось долго» (см. 12.XVI.1)
Тут Рыбак выжидательно глянул на меня. Но я молчал. И тогда он спросил:
«Свекла тебе не понравилась? Ты только раз откусил…»
Вместо ответа я спросил:
«А та медовая конфетка, которую ты мне дал перед этим туманом, – что это было?» (см. 12.XVI.2)
Рыбак виновато улыбнулся:
«Прости, я немного перестарался… Но у меня не было выхода. Из-за твоей природной независимости и почти полного отсутствия врожденного страха… Я выбрал кромм, который считается самым слабым. И дал тебе совсем немного. Кто же мог предположить?»
«А кромм – это что?» – спросил я. И Рыбак еще более виновато:
«Кромм – это мананнан. Я не знаю для него гельветского названия. И слово «мананнан» на ваш примитивный язык не переводится. «Мананнан» – это одновременно и «существо», и «суть существа», и «суть сама по себе». Некоторые переводят для римлян как «зелье» или «растение». Но зелье, как правило, жидкое, а мананнаны часто даются в твердом виде. И лишь некоторые из них – растения… У кромма вкус меда. Но это, конечно, не мед…»
