«Нет пока знака».
И только он это произнес, в чаще громко завздыхал и застонал лесной голубь. К первой птице скоро присоединилась вторая. За ней – третья.
Я улыбнулся. А Рыбак презрительно на меня посмотрел и укоризненно заметил:
«Нашел на кого обращать внимание! Эти голуби – как ты: только о себе думают. Никого не чувствуют и ничего не слышат».
А я подумал: Но ведь «три», ты сказал, священное число?
«Да хоть трижды три – какая разница! Сказано: голуби не могут быть помощниками!» – сердито возразил Рыбак, словно читая мои мысли.
Я пожал плечами и сделал вид, что обиделся. И тогда Рыбак сказал:
«Ладно. Пока нет знака, объясню. Леманом вауды и лусоны называют своего племенного бога. Но аллоброги, которые живут на другом берегу озера, называют его не Леманом, а Аллоброксом. Неужели не понял?»
Я поспешно кивнул: дескать, понял, понял.
А Рыбак недоверчиво на меня покосился и продолжал:
«Давным-давно Леман вышел из озера на этот берег, встретил здесь девушку, сделал ее своей женой, и от этой встречи произошли первые здешние люди. Но они стали называть себя не по отцу, а по матери. Это понятно?»
Я покорно кивнул. А Рыбак:
«Врешь, Заика. Не может тебе быть понятно. Потому что я не сказал тебе имени богини».
Я решил подать голос и прозаикался в ответ:
«Можно догадаться. Вауды назвали ее Ваудой. Лусоны, наверное, Лусоной. Не так?»
Мой наставник нахмурил брови, затем щелкнул языком и, обдав меня ласковым зеленым взглядом, проворчал:
«Не Лусоной, а Лусаной. А Вауда – правильно. Догадываться умеешь».
Рыбак снова присел на корточки и принялся то вглядываться в воду, то как бы прикладывать ухо к самой его поверхности.
«А что ты принес в подарок Леману?»
Я не знал, что ответить. Ни о каком подарке Рыбак не предупреждал меня. Никаких украшений на мне не было.
«Гельветы приносят Леману что-то старое, сломанное или ненужное. Есть у тебя такое? То, от чего ты хотел бы избавиться?»
Я решил пошутить и сказал:
«От з-заикания х-х-хочу избавиться».
Я думал, Рыбак на меня рассердится. Но он одобрительно кивнул головой и велел мне:
«Положи в рот камень. Отойди в сторону. Позаикайся, как следует. А потом вернись ко мне».
Я выполнил предписания моего наставника. Потом подошел к гельвету.
Он мне велел сесть на корточки и указал в глубь воды. Я увидел довольно глубокую яму, с четырех сторон охваченную бревенчатым срубом, а на дне этого странного колодца множество самых различных предметов: дырявые котлы, обломки керамической посуды, ржавые ножи и кинжалы, цепи, сломанные бронзовые фигурки, две охотничьи или воинские трубы; – в прозрачной и неподвижной воде шахты все предметы были прекрасно видны.
«Бросай в воду свое заикание и начнем очищение!», – скомандовал Рыбак.
Я вынул изо рта камень и бросил его в воду.
Позволь, дорогой Луций, не описывать тебе саму процедуру очищения. Рыбак очень долго молился на своем непонятном языке. То и дело обливал меня водой: сначала зачерпывая воду ладонями, а потом достав из кустов старый дырявый котелок, из которого через дырки сочилась вода. Он облил меня раз десять или двенадцать – я сбился со счета. Мне было скучно и мокро – вот и все чувства, которые я испытывал во время его, с позволения сказать, священнодействий.
И когда, в очередной раз протянув к озеру ладони и громко прогундосив молитву, Рыбак торжественно объявил мне на латыни: «Ты чист. Леман тебя очистил. Можешь говорить», – представь себе, я еще не открыв рта, заранее знал, что буду заикаться.
И первая фраза, которую я произнес, была такова:
«П-похоже, я так и ос-станусь з-заикой!»
«Не может быть?! – вдруг в полном отчаянии воскликнул Рыбак, с ужасом посмотрев на меня. – Как же так?! Мы же тебя очистили?!»
«Вы меня очистили. Но это не помогло моему заиканию, дорогой филид», – еще сильнее заикаясь, ответил я.
Рыбак смотрел на меня как на лесное чудище или как на выходца с того света. А потом тихо, но уверенно произнес:
«Значит, ты испорчен. И одного очищения недостаточно. Надо снять порчу. Неужели не ясно?»
Я сказал, что мне ясно, и мы тронулись в обратный путь.
(5) Мы шли молча. И уже перед самой деревней мой спутник вдруг сурово спросил:
