– Выпьете со нами? – предлагаю я.
– Я на службе, – не снимая улыбки, отвечает он.
– Но ведь вы, по-моему, своё на сегодня уже отыграли? – спрашивает Дон Москито.
«Андрей Фокич» отрицательно качает головой:
– Отнюдь. Вы будете иметь несчастье лицезреть меня ещё в нескольких массовых сценах, хотя, скорее всего, не узнаете. В спектакле занято слишком много актёров. Труппа у нас немаленькая, но всё равно не хватает. Да и нельзя мне.
– Язва? – наугад предполагаю я.
Теперь «Андрей Фокич» изображает удивление:
– Вы что, книгу не читали?
Заглядываю в его грязно-голубые глаза, пытаясь сообразить, шутит он, или серьёзно, но не вижу там ничего, кроме бездонной тоски зашитого алкоголика. Мне становится до ужаса неловко; проклиная себя за то, что затеял этот разговор, отвожу в сторону глаза и негромко говорю:
– Извините.
– Ничего, ничего, – улыбается буфетчик. – Это же Андрей Фокич болен, а не я. Пока я – он, мне ничего нельзя, когда я перестаю быть им, пожалуйста.
«Боже ж ты мой, – думаю я, – и здесь всё запущено…»
– А вы не боитесь во всё это поверить по-настоящему? – неожиданно встревает Дон Москито.
– А я верю, – спокойно отвечает буфетчик. – В театре, как в церкви, без веры никуда. Помните Станиславского? Да и в жизни то же самое. Вот вы, всегда верите в то, что вы – это вы? Не случается ли у вас сомнений в нереальности вашей личности? И не хочется ли вам порой сбежать в какую-нибудь другую, натянуть на себя чью-то маску, чью-то, простите, кожу?
Ничего не ответив, Дон Москито опрокидывает в себя рюмку.
– Повторите, – просит он.
«Андрей Фокич» выливает в его бокал остатки коньяка.
– Хочется, – говорит Дон Москито, – только ничего не получается.
Буфетчик измеряет моего друга придирчивым взглядом:
– Думаю, вы слишком увлеклись антуражем. Главное ведь не это, главное то, что вот здесь, – «Андрей Фокич» легонько постукивает через шляпу себе по макушке. – Надо научиться смотреть на мир его глазами.
– Чьими глазами?
– Того, кем вы хотите быть, – улыбается буфетчик, – иначе никак…
Дон Москито осушает бокал. Снова залпом и снова не чокаясь.
– Ещё… – просит он буфетчика.
– Секундочку, – с готовностью отвечает тот, – только за бутылочкой в другой буфет сбегаю…
Я понимаю, что если Дон Москито продолжит в таком темпе, то нас с ним ожидает вполне предсказуемый и очень скорый финал. Положение спасают подбежавшие к стойке две запыхавшиеся девицы, те самые, которых мы видели перед спектаклем в зеркале.
– Шампанского! – выпаливает одна.
– И два эклера! – подхватывает вторая.
Буфетчик начинает выполнять заказ, а я, пользуясь моментом, беру в одну руку рюмку и завёрнутые в салфетку бутерброды, в другую Дона Москито и оттаскиваю к ближайшему столику, основательно загаженному нашими предшественниками. Во избежание соблазнов, разворачиваю ставшего заметно более мягким Николая спиной к стойке и запихиваю ему в рот последовательно два бутерброда – свой и его.
– Коля, закусывай давай, и пошли!
– Знаешь, Валера, – жуя, говорит он, – я только что очень многое понял. Очень многое…
– Твоё здоровье…
Продукция отечественного производителя не по-доброму обжигает глотку.
Когда мы возвращаемся на позицию, действие уже идёт. По сцене дефилирует невысокая женщина в рыжем парике, одетая в короткое чёрное пальто, старомодную шляпку-колокольчик, красные туфли-лодочки и красные же перчатки. Маргарита Николаевна, (а это, несомненно, она) которой согласно роману полагается быть тридцати лет, по факту оказывается минимум в полтора раза старше. И хоть время милостиво к её фигуре и лицу, от мысли о предстоящей обнажёнке становится неуютно.
Заглянув в программку, которую я с некоторым усилием выдёргиваю из-под Дона Москито, узнаю, что под личиной Булгаковской музы скрывается некая Воробьёва Е. Л., видимо, та самая «Гиена Львовна», которую мы поминали всуе в «Жёлтой кофте».
– Местная прима, – просвещаю я Дона Москито, – жена или любовница кого-то важного. Че что-то про неё рассказывал.
– Да, если не сменится руководство, она до пенсии будет играть главные роли во всех спектаклях, включая детские, – смеётся тот.
А действие продолжается. Ночной полёт, разумеется, выполняет дублёрша – молодая девчонка с серьёзной гимнастической подготовкой. С прежней Маргаритой у неё общий только рыжий парик. Освещаемая, словно луной, голубым прожектором, парит она над сценой верхом на метле, от которой в темноту уходят две чуть заметные лонжи. Сцена при этом вращается, и выходит, что летает она и над Москвой и над Ершалаимом и над всем остальными местами, где происходит действие пьесы, что, на мой взгляд, довольно оригинально.
