Начинается с того, что Воланд, Бегемот и Коровьёв располагаются у самой рампы и начинают вытворять там свои штучки, обращаясь за помощью непосредственно в зал. Из партера им довольно естественно отвечают подсадные. Обнаруживается и колода карт у господина Парчевского в седьмом ряду, и деньги в кармане у кого-то с галёрки. Публика реагирует смехом и редкими хлопками, когда же с потолка в партер начинают ворохами сыпаться червонцы, зал грохочет аплодисментами.
Голову Бенгальскому откручивают и возвращают обратно при помощи циркового трюка, который, если я не ошибаюсь, называется: «Говорящая голова». Выглядит это довольно забавно. После того, как оторванная Бегемотом черепушка водружается на место, Коровьёв даёт конферансье хорошего пинка, выпроводив того со сцены, и обращается к залу:
– Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин!
– А давайте! – отвечает ему из партера женский голос.
Что тут начинается!
Одетые по моде начала прошлого века, подсадные гражданки из партера одна за другой выходят на сцену (для этого приносят специальную лесенку) и за ширмой в китайских цаплях переодеваются в заграничное. Эти же гражданки бегают потом по «магазину» в неглиже, а одна даже – с самым маленьким бюстом из всех – топлесс. Из амфитеатра слышится густое низкое «Браво!» и яростные хлопки. Мы с Доном Москито на происходящее реагируем бурно, даже слишком. Он свистит, я улюлюкаю – всё равно нас никто не видит.
А вот диалог Бездомного с Мастером, да и сам Мастер, мне совершенно не нравится. Актёр, который должен создать на сцене образ помешавшегося от любви гения, ведёт себя чуть интеллигентнее среднестатистического царицынского гопника, не хватает только семечек, спортивного костюма, кепки и золотой фиксы. Кроме того, складывается впечатление, что актёр банально пьян.
– Тебе не кажется, что он поддатый? – спрашиваю я Дона Москито.
– Нашёл, у кого спросить… – усмехается тот.
После визита в нехорошую квартиру буфетчика из варьете – Андрея Фокича Сокова – что примерно соответствует окончанию первой части романа, объявляется антракт. Мы покидаем «позицию», спускаемся по тёмной лестнице вниз, один за другим преодолеваем самую низкую дверь в Москве и, подхваченные бурным потоком возбуждённых зрителей, буквально плывём к буфету.
Помещение его, как, впрочем, и всё в здании театра, оказывается весьма просторным. Первые достигшие его зрители распределяются между тремя стойками, в надежде съесть заветный бутерброд с красной рыбой и запить шампанским. Выбирая, куда двинуться дальше, я замечаю, что у самой дальней народу толкалось в несколько раз больше, чем у двух остальных, и царит странное оживление. Движимый скорее любопытством, чем здравым смыслом, направляюсь в толпу. Дон Москито, движимый тем же порывом, следует за мной. Отыскать конец очереди оказалось невозможно, поэтому мы просто пристраиваемся за первой попавшейся спиной.
Причина локального ажиотажа выясняется довольно скоро: оказывается, посетителей здесь обслуживает актёр, игравший Андрея Фокича, а на прилавке кроме всего прочего есть осетрина. Разумеется, каждый второй обращается к буфетчику по имени и отчеству и интересуется, какой она свежести, а «Андрей Фокич» всякий раз спокойно ответствует, что осетрина, как известно, бывает только одной свежести – первой, и никакой другой у них в буфете не водится.
Наша очередь подходит к концу антракта. Я прошу бутерброд с осетриной и коньяку. Дон Москито со мной солидарен.
– «Хеннеси», «Арарат», «Кизлярский»? – интересуется «Андрей Фокич».
– «Кизлярский», пожалуйста, – отвечаю я, – поддержим отечественного производителя.
«Андрей Фокич» ловко наливает коньяку в две пузатые рюмки.
– Правильная вещь, – кивает он, – если настоящая.
Дон Москито изображает на лице удивление:
– Надеюсь…
Буфетчик делает успокаивающий жест рукой.
– На все сто… вернее, на все сорок. С вас сто пятьдесят рублей, господа хорошие.
Достаю бумажник – в прошлый приём волшебной жидкости платил Николай. Буфетчик с приятной улыбкой отсчитывает сдачу. Внезапно я проникаюсь к этому слуге двух господ – Мельпомены и Гермеса – пьяной симпатией.
