– Как тебе сказать… Последнее время я что-то слишком часто стал чувствовать себя дураком. В том смысле, что всё и вся вокруг меня меняется, а я как будто на месте стою. Дело даже не в машинах, квартирах и дачах. Я словно растение в саду, которое почему-то забывают поливать – вокруг всё колосится, а я так и остался с тремя листочками.
Светка проходится по мне взглядом, в котором скепсиса больше, чем иронии.
– Да лишний листочек тебе сейчас не помешал бы, – заключает она.
Инстинктивно прикрываю руками самое дорогое. Светка довольная моей реакцией, улыбается:
– До чего же вы, мужики, чувствительные…
– Извини, не понял?
Светка машет на меня ладошкой, мол, не бери в голову.
– Я, кажется, понимаю, о чём ты, – произносит она серьёзно, – не обижайся, но я чувствовала похожее, когда мы с тобой вместе были. Помню это состояние прекрасно. Действительно, все куда-то бегут, что-то делают; женятся, разводятся, детей рожают, за бугор валят, работу меняют, с ума сходят, умирают… а я, словно статуя в Эрмитаже, где стояла, там и стою. Что-то нужно изменить, чтобы… – Светка делает длиннющую паузу. – Надо тебе жениться, друг дорогой. Тогда всё как рукой снимет. Обещаю.
– На ком, не подскажешь?
– Да хоть на одной из тех, от которых ты сегодня сбежал. Кстати, который час?
– Десятый, – отвечаю я, глянув на будильник, – почти половина.
Перевернувшись на живот, моя старая/новая любовница из Венеры Урбинской превращается в сытую домашнюю кошку, только что глаза не светятся. Берёт меня за руку и тащит обратно в постель.
– Давай-ка ещё разок, и харэ…
Я, понятное дело, не сопротивляюсь.
Мы только что сделали то Светкой то, что было для всех советских детей запретным и грязным. Лежим теперь рядом, но при этом каждый где-то в другом месте. Конечно, за неё с уверенностью сказать нельзя, но я-то уж точно не здесь. Точнее сказать, не сейчас.
Мне вспоминается, как мы ней сделали «это» в первый раз на кровати её родителей в зимние каникулы 1991‑го года. Как долго-долго топтались вокруг да около, не решаясь перейти к самому главному; как потом стремительно раздели друг друга и, словно за нами гнались директриса с военруком, молниеносно разделались с нашей девственностью. Всё произошло настолько быстро, что ни я, ни она так и не поняли, что же мы такого наделали, и для того, чтобы во всём как следует разобраться, пришлось через некоторое время повторить. Странно вспоминать это теперь, будто и не с нами было. Смешно и грустно.
– Ладно, мне пора, – говорит Светка, потягиваясь, – вызови мне, пожалуйста, таксо.
Нехотя поднимаюсь. Такое ощущение, что весу в моём некрупном ещё теле основательно прибавилось. Прохожу через всю комнату к журнальному столику, на котором гнездится телефон. Кивнув голому гражданину с постельной причёской на голове в зеркале серванта, набираю записанный на краешке газеты номер и заказываю машину. Усталый женский голос говорит мне, что её придётся ждать минимум час.
– Час, – сообщаю я и кладу трубку.
Светка шумно вздыхает:
– Тогда я в ванную.
Встаёт и, виляя задом, следует в конец коридора.
Час, так час… Щелкаю выключателем торшера, от которого несёт побитым молью советским уютом, как, впрочем, и от всей моей квартиры. В комнату возвращается темнота. Её разбавляет только свет от далёкого фонаря с улицы и фары редких авто. И ещё полоска света из-под двери в ванной. Судя по шуму листвы за окном, приближается гроза.
Валюсь на кровать. Тяжесть в теле такая, что сил нету даже курить. Лежу, уперев глаза в потолок, по которому периодически скачут тени от люстры. В голове – мутный кисель из всего, что случилось сегодня со мной: секса, алкоголя (мы со Светкой выпили принесённой ею текилы), табачного дыма и размышлений о произошедшем. Хочется как-то от всего этого избавиться – надолго уснуть и проснуться в другом месте и времени, а лучше всего, в другом теле. Закрываю глаза – всё без толку, становится только хуже. В смысле, кисель гуще. Встаю и, не придумав ничего лучшего, присасываюсь к бутылке.
Решение позвонить Татьяне возникает само собой. Оно, до настоящего момента тихо точившее меня изнутри, наконец вырывается наружу, как нарыв. И ощущения схожие: облегчение вперемешку с болью, слегка притуплённой алкоголем.
