Крадучись, хотя в этом нет ни малейшей необходимости, добираюсь до телефона. Тихо снимаю трубку. Воровато озираясь, набираю номер. После нескольких щелчков из тишины вырывается бодрый Татьянин голос:
– Да!
– Привет, – говорю я и не узнаю собственный голос.
– О, привет, как дела?
Честно говоря, я ожидал услышать что угодно, от: «Ты зачем позвонил?» до звука падающей на рычаги трубки, но «Привет, как дела?» для меня оказывается полной неожиданностью. Должно быть поэтому у меня возникают некоторые трудности со следующей репликой.
– Чего молчишь? – не выдерживает Татьяна. – Я, вроде бы, не сложный вопрос задала.
– Дела нормально, – выдавливаю из себя я. – У тебя как?
Татьяна снисходительно хмыкает:
– Ты за этим мне позвонил?
– Нет, просто… просто я хотел услышать твой голос.
– Ну, услышал, дальше что?
Если бы я знал, что! Думаю, никто, то есть вообще никто, не знает, ЧТО дальше! Хотя…
– Прости меня, пожалуйста, – говорю я тихо, – я больше так не буду. Так вышло…
Смех, горький женский смех.
– Это всё, что ты можешь сказать? Прости меня, пожалуйста! Тебе самому-то не смешно? Ты что, маленький мальчик? Тебе сколько лет…
И вот тут происходит страшное: из телефонной глубины выплывает прерывающий Татьянину тираду гнусаво-требовательный мужской голос:
– Тань, заканчивай там уже… я тут соску-у-учился!
Татьяна осекается на полуслове и, судя по характерному шороху, закрывает трубку ладонью.
– Кто у тебя там? – оторопело бормочу я, хотя и так знаю, кто. Я узнал голос.
Трубка молчит долго, очень долго. За это время по моей спине успевает несколько раз прокатиться холодная, как холодильник, дрожь.
– Извини, так вышло… – наконец слышу я.
Теперь молчу я. Не потому, что сказать нечего – просто у меня словно граната в голове взорвалась.
– …я на тебя обиделась, – продолжает Татьяна, – ты сбежал, а он остался. Мы выпили…
Не могу в это поверить. Всё кажется дурным сном, абсурдом, бредом пьяного кавалериста, кошмаром наяву!
«Он же мой друг, – стучит у меня в голове, – друзья так не поступают… Это же святое – девушка друга… Как же он мог, скотина…»
А голос из трубки, теперь совсем спокойный, не всё умолкает:
– …не обижайся, Лерик. Я знаю, тебе сейчас тяжело, но ты сам всё испортил. Надеюсь, ты ЭТО понимаешь?
Понимаю ли я ЭТО? О, да! Я всё понимаю, даже больше, чем всё. И от этого мне невероятно погано. Хуже, кажется, ещё ни разу не было. Перед глазами всё медленно плывёт, кажется, ещё чуть-чуть, и я, словно непочатая барышня, неспортивно потеряю сознание. Я даже не очень-то разбираю, что именно мне втолковывает Татьяна – в ушах шумит.
– Ты там где, вообще? – вдруг громко спрашивает она, немного приводя меня в чувство. – Я, часом, не в пустоту говорю?
– Я здесь, – подаю я голос. – Где мне ещё быть?
– Ну, прощай тогда. – Шумный выдох в трубку. – Жалко, конечно, что у нас ничего не вышло. – Ещё один выдох. – С тобой было весело.
– Прощай, – говорю я уже в короткие гудки.
Кладу трубку так же тихо, как и снимал. И в этот самый момент появляется завёрнутая в полотенце Светка с причёской «Мадам Рекамье».
– Ей звонил? – интересуется она.
– Откуда ты…
Она не даёт мне договорить:
– Не мог дождаться, пока я уйду?
– Не мог, – честно отвечаю я, – не мог…
Светка обрывает меня жестом:
– Я так понимаю, у вас всё плохо?
Киваю в ответ. Что-то говорить нет никаких сил, тем более, объяснять. Всё понимающая Светка протягивает бутылку.
– Вот, выпей. Может, полегчает.
Подношу горлышко ко рту. Странное дело: запаха алкоголя не ощущается. Делаю глоток – и вкуса никакого: вода-водой. Делаю следующий, побольше – тот же эффект. В смысле, никакого эффекта. Хлебаю из бутылки ещё и ещё, пока, наконец, не достигаю ожидаемого результата: из пищевода прямо в мозг питоном заползает хмель.
– Эй, товарищ, харэ, – останавливает меня Светка, – а то обратно пойдёт.
Ставлю квадратный в сечении пузырь на стол. Даже при таком освещении видно, что я одним махом выдул почти полбутылки. Обалдеть… Алкоголь растекается по телу и мозгу, и мир начинает приобретать новые краски и формы. Хорошеет.
Светка сбрасывает с себя полотенце и начинает одеваться. Медленно, даже как-то с ленцой. При других обстоятельствах зрелище это меня бы возбудило, но теперь её телеса, бледно-голубоватые в лунном свете, будят во мне несколько другие чувства.
