— Все это вернется к тебе, — сказал я. — В один прекрасный день все это вернется к тебе, в той же монете. И тебе это придется не по вкусу.
Вот лампа на столе у открытого окна. Вот пухлая зеленая кушетка. Вот дверной проем, задернутый зеленой портьерой. Никогда не садитесь спиной к зеленой портьере. Это не к добру. Обязательно что-нибудь случается. Кому я это говорил? Женщине с пистолетом. Женщине с четким лицом и холодными пустыми глазами, шатенке, которая когда-то была блондинкой.
Я оглянулся: где она? Она все еще была здесь. Она лежала на опущенной половине кровати.
На ней были коричневые чулки и ничего больше. Волосы взъерошены. Темные синяки на горле. Разбухший язык вывалился из широко разинутого рта. Глаза выпучены, и белки у них уже не белые.
Поперек ее голого живота на белизне ее кожи горели малиновым цветом четыре глубокие царапины. Глубокие царапины, пропаханные четырьмя яростными ногтями.
На кушетке валялась скомканная одежда — в основном ее, но там же был и мой пиджак. Я выпростал его из вороха одежды и натянул на себя. Что-то захрустело у меня под рукой в этом ворохе. Я вытащил продолговатый конверт, деньги все еще лежали в нем. Я сунул конверт в карман. Пятьсот долларов, Марлоу. Надеюсь, все купюры на месте. Больше мне, кажется, рассчитывать не на что.
Я осторожно перенес тяжесть тела на подушечки пальцев ног, словно пробуя очень тонкий лед. Когда я нагнулся, чтобы растереть подколенку, мне даже стало интересно, что болит сильнее: мое колено или моя голова, когда я наклоняюсь, чтобы потереть колено.
В коридоре раздались тяжелые шаги. Приглушенные голоса. Шаги остановились. В дверь решительно постучали кулаком.
Я стоял, косясь на дверь, стиснув плотно прижатые к зубам губы. Я ждал, что кто-то откроет дверь и войдет. Дверную ручку подергали, но никто не вошел. Опять постучали, пауза, опять загудели голоса. Шаги стали удаляться. Интересно, сколько времени им понадобится, чтобы найти управляющего с универсальным ключом. Не так уж много.
Совсем не так много, чтобы Марлоу успел вернуться с Французской Ривьеры.
Я подошел к зеленой портьере, отодвинул ее, заглянул в темный короткий коридорчик, ведущий в ванную. Вошел в ванную и включил свет. Две половых тряпки на полу, рогожка, перекинутая через край ванны, окно с пузырчатым стеклом в углу над ванной. Я закрыл дверь, встал на край ванны и открыл окно. Здесь, на шестом этаже, на окнах не было решеток. Я высунул голову, посмотрел в темноту, на узкий просвет улицы с деревьями. Посмотрел вбок и увидел, что такое же окно ванной комнаты соседней квартиры находится не более чем в трех футах от меня. В меру упитанный горный козел без труда одолел бы это расстояние.
Вопрос заключался в том, одолеет ли его изметеленный частный детектив, а если одолеет, то что он с этого будет иметь.
Где-то позади довольно отдаленный, приглушенный голос исполнял полицейскую литанию: «Откройте, иначе мы вышибем дверь!». В ответ я только ухмыльнулся. Они не станут ее вышибать, потому что дверь вышибают ногами, а для ног это малоприятное занятие. Полицейские же бережно относятся к своим ногам. Ноги — собственные ноги — чуть ли не единственное, к чему они относятся бережно.
Я сдернул с вешалки полотенце, открыл обе половинки окна и высунулся из окна. Держась за его раму, я дотянулся до соседнего подоконника. Дотянулся ровно настолько, чтобы открыть его, если оно не заперто. Оно было заперто. Я перебросил ногу и каблуком вышиб стекло над задвижкой. Шум был такой, что его должны были услышать даже в Рено. Обернув вокруг левой руки полотенце, я сунул ее внутрь и повернул задвижку. Внизу по улице проехала машина, но никто не закричал, не окликнул меня.
Я открыл разбитое окно и перебрался на этот подоконник. Полотенце выпало из моей руки, упорхнуло вниз, в темноту, на полоску газона между двумя крыльями здания далеко внизу.
Я влез в окно соседней ванной.
