— Только не жирный.
— Руки, должно быть, тонкие.
— Ну, не знаю…
— Послушай, — сказал я, — на коже у тебя царапины, узкие царапины, такие царапины могут быть только от ногтей. А теперь скажи мне, ты уверена, что это была не женщина?
Услышав мой вопрос, она задержала дыхание.
— У того, кто душил тебя, наверняка длинные, заостренные ногти. Так почему этим человеком не могла быть женщина?
— Потому что я не думаю, что… нет, я думаю, что это был мужчина.
— Но ты ведь вообще ничего не различала в темноте?
— Да.
— Ведь было темно, хоть глаз выколи?
— Да.
— И кто бы это ни был, никакого шума он не производил?
— Никакого.
— Просто начал душить тебя, и ты в борьбе с ним высвободилась?
— Да, я оттолкнула его пятками.
— И у тебя нет никаких догадок насчет того, кто это был? — спросил я.
— Никаких.
— И ничто не подсказывает тебе разгадку этой тайны?
— Ничто.
Я похлопал ее по плечу.
— Ладно, дорогая. Я просто хотел внести ясность. Больше не буду.
— Я… я, пожалуй, присяду, — сказала она. — Я всегда начинаю нервничать, когда говорю об этом.
Она прошла к стулу с высокой спинкой и села.
— Ты бы лучше рассказала мне о своем друге, — сказал я.
— Он далеко. В Канзас-Сити.
— Но ты же не думаешь, что он будет там вечно оставаться?
— Конечно, если он узнает, где я, он наверняка приедет сюда.
— Тебе не кажется, что он уже узнал?
— Нет. Он не мог узнать.
— И у тебя нет и тени сомнения в том, что он все-таки мог узнать…
— Не надо, Дональд, прошу тебя, — прервала она. — Не думаю, что я смогу еще…
— Хорошо, — сказал я. — Нет нужды. Лучше застегни-ка блузку. Сандра и Блити могут заявиться каждую секунду.
Она подняла руки к воротничку. Я видел, как дрожали ее пальцы, когда она натягивала петли на пуговицы.
Лучи послеполуденного солнца мощным потоком устремлялись в комнату, разогревая воздух до тяжкой духоты. На улице не было даже тихого ветерка, и через открытые окна внутрь проникал, казалось, только жаркий воздух, поднимавшийся вверх по стене здания.
Старший рассыльный постучал в дверь, вошел в комнату и вложил мне в руки свернутый из плотной бумаги пакет.
— Послушай, дружище, — сказал он, — не попади с этой пушкой в переплет. Пушка хорошая, но, чтобы выпросить, пришлось врать напропалую.
Я поблагодарил его, плотно прикрыл за ним дверь, развернул пакет и извлек на свет автоматический пистолет тридцать второго калибра. Местами сталь казалась как бы стертой, но ствол был в хорошем состоянии. Я открыл коробку с патронами, наполнил обойму и спросил Альму Хантер:
— Ты знаешь, как с ним обращаться?
— Нет, — сказала она.
— Смотри сюда: это рычажок предохранителя, на него надо нажимать большим пальцем, — объяснил я. — На тыльной стороне рукоятки еще один предохранитель, который автоматически вдавливается, когда ты сжимаешь рукоятку. Все очень просто. Никаких премудростей. Возьми пистолет в правую руку, спусти этот рычажок большим пальцем и нажми на курок. Поняла?
— Вроде бы да.
— Давай проверим. — Я вставил обойму, передернул затвор, поставил пистолет на предохранитель, протянул пистолет ей и скомандовал:
— Стреляй в меня.
Она взяла в руку пистолет и сказала:
— Дональд, не говори так.
— Целься в меня, — сказал я. — Стреляй. У тебя безвыходное положение. Я пытаюсь душить тебя. Ну же, Альма, пальни из него. Ну прицелься и спусти курок.
Она навела на меня пистолет и попыталась нажать на курок. Кожа на пальцах между сочленениями побелела, но ничего не произошло.
— Предохранитель, — напомнил я.
Она большим пальцем дернула вниз предохранитель. Я услышал, как щелкнуло в патроннике, и увидел, что она оседает на кровать так, словно у нее подкосились ноги. Пистолет выпал из ее ослабевшей руки на ковер.
Я поднял его с пола, вставил обойму, загнал патрон в патронник, убедился, что пистолет поставлен на предохранитель, вынул обойму, вставил в нее еще один патрон на место того, что загнал в патронник, и положил пистолет в ее сумочку.
Она следила за мной испуганными, зачарованными глазами.
Я завернул дополнительную коробку патронов в коричневую плотную бумагу и опустил ее в ящик бюро, потом прошел назад через комнату и сел рядом с ней на кровать.
