Союз с ирландцами для вигов означал также блокирование с их лидером О'Коннелом, видным католиком и в глазах верхов английского общества чуть ли не бунтарем. Тори, конечно, умело эксплуатировали все эти обстоятельства для причинения морально-политического ущерба вигам.
После смерти короля и восшествия на престол Виктории последовали выборы в парламент. Виги получили в новой палате общин 337 мест, а оппозиция — 321 место. Для вигов это была пиррова победа, но они пока что смогли удержаться в правительстве, и надежды тори, что власть перейдет к ним, не оправдались. На казначейской скамье восседали лорд Джон Рассел, лидер вигов, лорд Пальмерстон, министр иностранных дел, и ряд других министров. Напротив, через проход и стол для клерков, на котором находились толстые тома принятых когда-то парламентом законов, помещалась скамья оппозиции. Центральной фигурой на ней был сэр Роберт Пиль, два года назад возглавлявший правительство тори, а теперь лидер оппозиции.
На правительственной стороне палаты общин размещались радикалы и рядом с ними ирландские депутаты. Среди них выделялась импозантная фигура О'Коннела, поддерживавшего до поры до времени правительство вигов и, по свидетельству "Таймс", являвшегося даже одной из его опор. Это был человек с румяным лицом, демонстрировавший силу Геркулеса, излучавший прекрасное настроение и полную уверенность в своих силах и возможностях.
7 декабря О'Коннел находился в крайне возбужденном состоянии. Палата обсуждала один из вопросов, относившихся к Ирландии. В ходе дискуссии произошло столкновение между О'Коннелом и неким сэром Френсисом Бардеттом. Бардетт обвинил "ирландского агитатора" в "поощрении убийств". Он заявил, что многие люди живут теперь в Ирландии в условиях террора, "более сильного и более ужасного, чем тот, который существовал при Робеспьере во Франции". Естественно, что ответ О'Коннела был резким. В то время в палате общин не считали нужным соблюдать "парламентскую вежливость", говорили прямо и резко. С позиции сегодняшних нравов, превалирующих в парламенте, язык, употреблявшийся 150 лет назад в палате общин, безусловно сочли бы грубым. Другие времена, другие нравы. Ирландец ответил "достопочтенному баронету, сидящему напротив него", рассказав, как он пожертвовал открывавшейся перед ним прекрасной юридической карьерой, чтобы посвятить себя политической деятельности, и закончил так: "Неужели за все, чем я пожертвовал, этот старый ренегат меня поносит и клевещет на меня?"
Итак, О'Коннел, его ирландцы и симпатизирующие им находились в состоянии агрессивного возбуждения, когда поднялся Дизраели и стал говорить. Все помнили, что всего два года назад тот самый Дизраели в жестокой переписке-перебранке, которая едва не привела к дуэли, закончил спор угрозой в адрес О'Коннела, пообещав расправиться с ним после того, как будет избран в парламент.
Все это создало крайне неблагоприятную обстановку для выступления Дизраели. Он и сам еще более осложнил ее, явившись на заседание в экстравагантном костюме (все еще не мог покончить с привычкой одеваться вызывающе) и подготовив речь в вычурных, претенциозных выражениях, резко контрастирующих — не в пользу оратора — с общепринятой манерой выступлений в палате общин.
Дизраели начал выступление с критики позиции правительства по ирландскому вопросу, причем высказываемые им суждения выглядели здраво. Но с первых же фраз Дизраели депутаты — ирландцы и радикалы — устроили ему бурную обструкцию. Этим они хотели наказать Дизраели за его нападки на О'Коннела. Раздавались оскорбительные для оратора выкрики, шум, хохот, визг, грохот. Особенно сильный хохот вызывали его изысканно сформулированные и тщательно отшлифованные фразы. Временами шум стихал, Дизраели пытался продолжать речь, но затем аудитория начинала бушевать вновь. Оратор продержался на ногах столько времени, сколько и планировал; те, кто шумел, устали физически, и это дало возможность Дизраели в заключение произнести следующую фразу: "Я совсем не удивлен реакцией на свое выступление. Много раз я начинал то или иное дело и в конце концов часто добивался своей цели, хотя многие и предсказывали, что я провалюсь, как это было с ними самими до меня". Это вызвало новый приступ шума. Дизраели был в бешенстве и прокричал так, что услышали все: "Сейчас я сяду, но придет время, когда вы будете слушать меня".
