— Тронул фигуру — пошел, разве мы не договаривались?
— Холодный ты человек, отче, — вздохнул Мишин. — Вечно стремишься жить по правилам, всегда знаешь, что праведно, что нет. Потому я и люблю Колю. Он такая же заблудшая душа, как и мы, идет по жизни и ищет достойную цель… хотя какая цель может быть в этом пропащем мире?
— Каждый прокладывает свой путь к богу, — тихо проговорил священник. От улыбки его смуглое аскетическое лицо стало вдруг мягким и привлекательным. — И ты тоже, приятель. Русский народ всегда был религиозным.
— Кто, мы? — распалился Мишин. — Ничего ты не понимаешь в русских, сколько раз я тебе говорил? Русский человек верит в доброго господина, неважно, на небе он, в Москве или губернском центре. А уж если разочаруется — топор на плечо и идет поджигать имение. Если бы было можно, мы бы и у господа имение подожгли — из-за всех тех бед, что он обрушил на наши головы.
Донован встал. В старой военной форме без знаков отличия и с коротко постриженными стального цвета волосами, он был похож не столько на священника, сколько на отставного офицера. Богохульство оппонента его ничуть не смутило.
— Подожгли бы, не сомневаюсь. А потом-то что, Мишин, что потом? Потом лили бы пьяные слезы и рвали на себе рубахи еще двадцать веков. Ну, может, мавзолей бы ему соорудили… — Он склонился над столиком и передвинул черного коня. — Шах и мат, дорогой. Подумай над другим вариантом. До свидания.
С удивительной легкостью и ловкостью, несмотря на хромоту, отец Донован подошел к двери, кивнул и вышел из кабинета. Мишин сделал несколько шагов вслед за ним, потом остановился и махнул рукой.
— Вот чего я терпеть не могу в этом иезуите. Всегда последнее слово должно остаться за ним. А ты не стой, Коля, садись, в ногах правды нет. Сейчас я тебе кое-что покажу. — Он дошел до сейфа и достал две рюмки и бутылку. — Оригинальная русская водка. Если сказать тебе, сколько стоит на черном рынке, не поверишь.
Николай сел на диван и, наклонившись, стал расстегивать рюкзак.
— Мне не хочется пить, — возразил он, доставая клеенчатый мешок, без особой надежды на понимание. — Переход был тяжелый.
— Именно поэтому! — категорично отрезал Мишин и сунул ему в руку полную до краев рюмку. — После завершения трудной миссии двести граммов — святое дело. Ну, давай… Сколько тут?
— Сто коробок по сто штук, как договаривались.
Мишин выпил рюмку одним махом, поднес мешок к столу и набрал шифр.
— Деньги сейчас или потом? — спросил он через плечо, забрасывая коробки в сейф.
— Потом, — Николай вытащил пачку банкнот из кармана и помахал ею. — Хватит на первое время.
Мишин закрыл сейф, повернулся и прищурил глаза.
— Рубли? Слушай, что я тебе скажу…
— Знаю, — перебил его Николай. — Сгорел дом старого Розенхайма, и так далее. Ты, наверное, уже десятый, кто мне об этом сообщает.
— Рубли… — умильно повторил Мишин. Он протянул руку, вытащил из пачки синюю банкноту и загляделся на изображенную на ней старую прямоугольную башню со звездой. — Кремль… Сердце России, Коля, душа России. Что понимает этот иезуит в русской душе? Ровным счетом ничего! Мы свое выстрадали, да, ценой множества ошибок и порой абсурда. Войны, революции, мировое господство, культы, застой, перестройка, затягивание гаек… И, наконец, пришли к главной цели — Обновлению. На Западе холодные души типа Донована посмеивались, дескать, очередная кампания. Но Обновление… Эх, если бы не Коллапс… Пей, черт! Залпом, по-славянски!
— Не хочется, Ваня, — возразил Николай. — Устал я, мне бы поспать.
— Не хочется? — Мишин с недоверием покосился на открытый рюкзак. — А это что за бутылка?
— Это… Ну, это так. Романтическое воспоминание.
— Водка тоже романтическое воспоминание. Ну, давай, сразу полегчает.
Бесполезно. Николай вздохнул и опрокинул рюмку. Напиток отдавал медицинским спиртом, скорей всего, местная паленка. Так и алкоголиком стать недолго, подумал он, чувствуя, как теплая волна разливается по телу.
Рассеянно вертя в руке синюю банкноту, Иван Мишин удовлетворенно кивнул. Глаза его блеснули.
— Слушай, Коля, у меня к тебе просьба. Большая просьба. Обещай, что исполнишь.
