– Мейер, то было другое время и другие немцы, – промолвил Карелла. – Нельзя ненавидеть одних за то, что сотворили в прошлом другие.
– Ты не еврей, – качнул головой напарник.
– Это верно. Но когда я смотрю на человека вроде Эттермана, то вижу перед собой несчастного старика, потерявшего на войне сына. А два дня назад у него погиб еще и помощник, который был ему как сын.
– А я смотрю на него и вижу кадры хроники, на которых бульдозеры сгребают в кучи тысячи трупов убитых евреев, – отозвался Мейер.
– А сына, погибшего в небе над Швайнфуртом, ты не видишь?
– Нет, – упрямо мотнул головой напарник. – Похоже, я искренне ненавижу немцев и буду ненавидеть их до конца своих дней.
– Может, ты имеешь на это право, – помолчав, произнес Стивен.
– Знаешь, временами мне кажется, что ты еврей, – заметил Мейер.
– Когда я думаю о том, что случилось в Германии, то я – еврей, – согласился Карелла. – В противном случае я бы не имел права называть себя человеком. Они же отправляли в печи людей! Не мусор! Не животных! Людей! Неужели ты думаешь, что я не могу чувствовать то же, что и ты?
– Можешь? Если честно, то не уверен, – поджал губы напарник.
– Не уверен? – вспылил Карелла. – Тогда катись к чертовой матери.
– Обиделся?
– Немного, – буркнул Стивен.
– Почему?
– Сейчас объясню, – вздохнул Карелла. – В первый раз я столкнулся с евреями лет в двенадцать. Богом тебе клянусь, раньше я их не встречал. Хотя нет, к нам время от времени заходил старик, знаешь, из тех уличных торговцев, которые продают всякую всячину, так вот, мать его звала жидом. Так и говорила: «Сегодня жид придет». Не думаю, что она вкладывала в это слово нечто уничижительное. А может, и вкладывала – кто, черт подери, сейчас уже разберет. Она выросла в маленьком итальянском городке и отродясь евреев не видала. Может быть, для нее «жид» и «торговец-разносчик» были синонимами. Лично для меня слово «еврей» было неразрывно связано с образом бородатого старика с заплечным мешком. Все изменилось в средней школе. Именно там я впервые познакомился с евреями. Не забывай, в то время Гитлер уже был у власти. Однажды я услышал анекдот и пересказал его в школьной столовой своему однокласснику-еврею. Тот анекдот был в виде загадки, вопрос – ответ: «Что быстрее всего на свете? – Еврей, который мчится через Германию на велосипеде». Сам понимаешь, однокласснику анекдот не понравился, и он, естественно, обиделся. А я никак не мог понять, в чем же дело. Я пришел домой и спросил об этом отца. Он тоже родился в Италии и дер-жал булочную. Он ее и сейчас держит, сам знаешь. Я рассказал анекдот отцу, и он ему тоже не понравился. Отец отвел меня в столовую – у нас в те времена была столовая, усадил за огромный старинный стол и сказал мне по-итальянски: «Запомни, сынок, в ненависти нет ничего хорошего. И смешного в ней тоже ничего нет». Когда я на следующий день пошел в школу, то первым делом подошел к тому однокласснику, Рубену Циммерману – видишь, я даже до сих пор помню, как его звали, – так вот я подошел к нему, извинился за дурацкий анекдот и попросил не держать на меня зла. Он махнул рукой, да ладно, сказал, забей. Однако с тех пор он со мной так ни разу и не заговорил. Ни разу, Мейер. Ни слова мне не сказал. За все четыре года.
– И зачем ты мне все это рассказал? – осведомился Мейер.
– Сам не знаю, на хрена я это сделал, – буркнул Стивен.
– Может, ты все-таки еврей? – задумчиво произнес напарник.
– Может быть, – согласился Карелла, – давай, перед тем как займемся женой Нордена, пропустим по молочному коктейлю?
Майя Норден оказалась круглолицей брюнеткой сорока трех лет с темно-карими глазами. Детективы отыскали ее в похоронном бюро на гражданской панихиде по мужу. Тело Нордена лежало в гробу, обитом изнутри атласом. Над лицом покойного прекрасно поработали гримеры, и потому посторонний человек, кинув взгляд на Нордена, никогда бы не догадался, что бедолаге промеж глаз попала пуля. На панихиде присутствовало много друзей и родственников. Среди них была жена Рендольфа и двое его детей – пятилетняя Джоанна и восьмилетний Майк. Оба ребенка сидели на стульях с прямыми спинками возле гроба и выглядели одновременно ошеломленными и очень повзрослевшими. Майя Норден была одета в черное. Она не плакала, однако, судя по глазам, за вчерашний день она пролила немало слез. Майя вышла с детективами на улицу. Они закурили и начали разговор о ее муже, тело которого лежало в тиши похоронного зала.
