— Думаю, что теперь дружнее будем работать, а? — заглянул в глаза Волков. — И вообще… кто старое помянет?.. — спросил осторожно, ожидая реакции.
Ах ты, сука продажная, заелозил — "кто старое помянет…" Знаешь мой характер покладистый, а то бы не подошел, только на летучке бы издали и зыркал, как обычно и было.
А взгляд-то затравленный — чует свою подлость. Знает, что ему не прощал я никаких выходок в колонии, и теперь его методы могу предать гласности. Отвратная рожа у этого капитана, мясистая, нет шеи, она лежит у него на широкой груди. Маленькие ломаные ушки и поросячьи глазки на конусной голове с ежиком жестких, смоляных волос, которые растут от самых бровей… Уголки рта всегда подковой вниз, что придает этому шкафу пугающую свирепость.
Намылился этот Волков, гений оперативной работы, однажды в краевое управление — штаны протирать да баб в кабинетиках щупать. Те кабинеты-то почище, понятно, да и академия поближе. А если дальше с такими же успехами можно и в столице остаться, и генеральские погоны отхватить; а почему бы и нет? Тогда и не засидишься в нашем медвежьем углу. А вот сидишь, потому что я, майор Медведев, рапорт подал на тебя, дорогой товарищ оперативник, за шашни с зэками и поборы бакшиша с них, чего не стыжусь и что, как коммунист и коллега, должен был сделать. Чтобы не плодить генералов-чудаков на букву "м"…
Что ж ты на меня так усмешливо глядишь? Ничего, я потерплю. Но выходки твои мерзкие как не прощал, так и не буду прощать, как бы ты ни уговаривал, а сломать меня, знаешь же, невозможно. Так что живи рядом, халявщик, и старайся человеком наконец стать, это никогда не поздно, капитан. А если подтвердится то, о чем были у меня большие подозрения на твой счет, дорогой оперативничек, но не успел я их проверить, будет тебе тогда вместо хлеба с маслицем баланда обещаю.
— Разрешили, значит, вернуться? — оглядывая меня, обронил скороговоркой, а сам, видать, думает — опять проблемы с этим майором Блаженным — так он меня пару раз называл.
До зэков сразу кличка эта дошла. Хорошо, что другая прилипла раньше Мамочка. И я не знал, обижаться или себе в заслугу ставить. Вон прапорщика Шакалова как позорно зовут, а Мамочка им почти родня… Уважительно…
А вот и начальник колонии собственной персоной — подполковник Львов…
ЗОНА. ОРЛОВ
Что ж, бывать на офицерских планерках в Зоне мне, понятное дело, не приходилось — зэков как-то не принято на них приглашать. Но представить, что же происходит на этих скорб-ных анализах пороков Зоны, в общем-то нетрудно.
Ну, вначале моложавый наш начальник — хозяин Зоны Петр Матвеевич Львов, увидев Медведева, наверное, спросит в своей обычной бойкой манере:
— Никак майор?
Ну а так как они в давних приятельских отношениях, наш майор пожмет ему руку и ответит по-дружески, что-то типа того:
— Здравствуй, здравствуй, Петр.
Поглядят они друг на друга, полюбуются, отметят, что будто и не было двухлетнего перерыва в их служебных отношениях, будто просто из очередного отпуска вернулся в колонию Медведев.
— Не сидится? — улыбнется Львов.
— Не сидится, — согласится Медведев. — Думаю отряд взять.
— Ну и бери, — улыбнется начальник колонии. — Кому, как не тебе? Ну а пока давай-ка на планерку, друже, опаздываем…
Встретят Медведева там давние знакомые объятиями, посмеются, похлопают его по брюшку. И вся атмосфера наполнится неким духовным слиянием этих красивых и сильных мужиков, предощущением ими какого-то большого общего дела. А всего-то дело это — охранять нашу зэковскую компанию. Чудно. Ну, что ж, рассядутся они за большим зеленого сукна столом, лица вмиг посерьезнеют, деловыми мужики станут. Ведь рядом бюст Ленина, портрет Дзержинского, библиотека политической литературы, кубки да грамоты — идиллия, а не Зона. Живи да радуйся.
— Начнем, товарищи! — всех окинув строгим взглядом, скажет Львов.
И доложит дежурный помощник начальника колонии, что за время его дежурства, скажем, произошло: две пьянки, одна драка — без тяжелых травм, синяки; незаконная покупка тушенки в столовой из общего котла, восемь банок.
И верно, утверждаю: за отчетный период других важных событий в жизни Зоны не случилось. Да, Бакланов, Цесаркаев и Кочетков набили морду выходящему скоро на волю Синичкину, и было бы странно, если бы этого не случилось: к нему отношение у всех одно — неважное.
