— Ну что, у тебя пусто все? Небось охмурил Синичкина с утра?
Синичкин — известный в Зоне голубой — мог стоять здесь же, что еще больше подогревало губошлепа.
Зэки неохотно разделись, прикрывая руками наготу, глаза к потолку — жалкие и униженно-злые.
— Та-ак, шо-о уши развэсилы? Спыной, спыной к нам! — крикнул прапорщик. Сины-ычкин! Отошел, можешь одеться, пупсик… Ну, дывытесь, товарищ майор, обратился Шакалов к Медведеву, будто и не было этих двух лет, словно вчера расстались. — Последние художества! — Шакалов сплюнул. Оглядел вдруг майора, и до него дошло. — Так вас с возвращением, что ли, поздравить? Как здоровье?
— Спасибо. Видишь, еще на одну ходку пошел, — грустно улыбнулся Медведев.
— Дело хозяйское, товарищ майор… — осторожно заметил Шакалов. — Но я после пенсии сюда ни ногой. Хватит, насмотрелся на этих мазуриков! — Гаркнул: — Стой нормально! — боковым зрением уловив шевеление в углу. — Подывытесь…
Медведев обернулся, чтобы полюбоваться. Спины над чахлыми ягодицами осужденных вздулись и покраснели до синевы, словно пороли их нещадно кнутом.
Подойдя ближе, майор усмотрел на телах в синюшно-красных отеках свежие наколки: у двоих — кресты с распятием Христа, у третьего — большой полумесяц и маленькую мечеть под ним.
— Вчера же всех осматривали. А за ночь уже намалевали! — развел руками, надуваясь от злости, прапорщик.
Медведев озабоченно кивнул ему, еще раз оглядел красноспинных.
— Фамилия? — спросил спину — обладательницу полумесяца.
— Цесаркаев, — весело ответила с кавказским акцентом спина.
— Почему не крест? — задумчиво спросил Медведев.
— Мусулманын, гражданын началнык… — обидчиво протянула спина.
— Ну да… В изолятор! — кивнул конвою. — И сколько таких? — обернулся Медведев к Шакалову.
— Да с полсотни уже набралось. Но это последние…
Цесаркаева вывели, а Медведев рассматривал следующую спину — сгорбленную, стариковскую.
Шакалов возмущенно помотал головой:
— Это вообще отдельный случай… Кукушка, повернись!
Дед повернулся, и взорам предстал большой портрет генералиссимуса Сталина. Человеческая плоть словно изгоняла "вождя народов" — грудь по татуировке была изрезана, шрамы только-только зарубцевались.
Медведев, наклонив голову, рассмотрел сморщенный лик вождя, поднял глаза на седовласого ухоженного старика Кукушку. Тот смотрел чистыми голубыми глазками — ну прямо ангел…
— Чего это ты вдруг? — осторожно спросил майор, показав на сурово хмурившегося вождя, поросшего седым волосом на впалой груди зэка. Одевайся…
— Дак я сводил ее, — радостно сообщил старик. — И крест на спине… тоже сводил.
— Тоже… мусульманином заделался! — выдохнул Шакалов.
Кукушка реплику пропустил мимо ушей, продолжал говорить деловито-рассудительно, одновременно неспешно одеваясь:
— Это я в тридцать седьмом наколол. Чтоб не расстреляли. Тогда ведь как было: если… он у меня на сердце, — показал на грудь, — стрелять, значит, не будут. А теперь-то зачем? На волю скоро. Вот ляписом и ножичком решил свести со своего сердца мавзолей. Не совсем удачно, согласен.
— А крест зачем сводил?
— Я свой крест уже относил… — серьезно ответил зэк.
— Никто не спасался… никаким портретом, — вставил злой Шакалов. Расстрел — и хана.
— Спасался, еще как спасался, — упрямо, надув губы, как маленький ребенок, возразил дед.
— В санчасть, — показал Медведев на него вошедшему конвоиру, тот грубо подтолкнул на ходу одевающегося старика. — Повернулись! — приказал остальным. — Фамилии?
— Бакланов… Кочетков… Синичкин… — нестройно ответили голые.
У последнего спина была чистая, Медведев, оглядев его, отметил: наколка-родинка на щеке, припухла красно-синяя точка. Майор знал, что этот знак на щеке означает приниженность в среде заключенных.
Синичкин странно тушевался под внимательным взглядом майора.
— Ты чего? — спросил, заметив это, Медведев. — Ну, кто тебе ее поставил? указал на "родинку".
Худощавый, женственно мягкий в движениях, чуть жеманный, Синичкин совсем растерялся, покраснел; заходили руки, приоткрылась нагота, которую он старательно прятал. Бакланов и Кочетков, стоявшие спокойно и открыто, ехидно улыбались.
— Что за смешки? — перевел на них суровый взгляд Медведев.
