Стырить что-нибудь — пожалуйста, уговаривал он себя. Только не зарываться, стырил — и на дно. Чтоб деньги оправдывали риск, а на мелкую сошку теперь не клевать — хватит, ученые, сопрешь на копейку, дадут — на цветной телевизор.
Две ходки, двенадцать лет пахоты на "контору" и "хозяина", отложили отпечаток и на здоровье — на производство он не пойдет, это точно, не нужны ему все эти райисполкомовские комиссии по трудоустройству. А на завод и не возьмут теперь — рецидивист, молодежь им испортит. Привыкший искать вину всегда на стороне, он и в подорванном здоровье своем винил "хозяина", в неудачах жизни же виновата была, по его мнению, "легавка", что не давала ему размахнуться, своровать по-крупному, — тогда бы уж он завязал. Стал бы нормальным человеком, не вором, играл бы в домино и ездил на море. Жил бы как все. Но — с капиталом. Не давали осуществиться этой мечте, а раз так — получи, фашист, гранату!
Мерно качался фонарь за окном, спала камера, спал изолятор, спала Зона, и только неумолкавшая квакушка противно и до тошноты знакомо квакала свою нескончаемую песню — "ква-а-а, ква-а-а". Это значит, что сигнализация под грозным названием "Канонада-сирена" на запретке работает, что все нормально, что заключенные на местах… Квакушка эта была чувствительной дамой — пролетит птица, перекрыв радиолуч, сразу мерзкое якающее устройство издавало свой истошный крик — словно скребли тупым ножом по напряженному зэковскому нерву.
Так ежечасно по девять раз, от отбоя до подъема квакала Зона тем, кто не спал, задумавшимся в ночи и забывшимся в дреме — "ты здесь, ты здесь, ты здесь"…
В ШИЗО звонок подбросил камеру в пять утра. Засобирались угрюмые с недосыпу штрафники, от которых тянуло чем-то тухлым, кисловато-прелым, привычно защелкнули в стены нары-"вертолеты". Кляча, тоже молча, собрал свою "малую авиацию", присел на холодный стул, вмонтированный в пол, и сразу вернулся в истому прерванного сна.
Блаженство это длилось недолго — открылась кормушка, и грязная рука просунула завтрак — каждому по двести граммов хлеба-чернухи и по кружке кипятка. Вот и все меню…
Поплыл день, как в мареве сна… Двоих сокамерников Клячи вывели на работу, что явилось толчком к его долгим возмущенным воплям ("а почему не меня?!"), кои стихли лишь после появления злого прапорщика и удара дубинки по тощим Клячиным ребрам.
Он заскучал, потирая ушибленное место и тихонько матеря злого прапора.
Теперь он упорно и настойчиво, много дней, будет выискивать, на ком бы выместить свою злобу…
Тут-то его грубо позвали:
— Ветрогон! Тебя к майору Медведеву! Быстро, не чесаться!
Он не чесался, он важно шел к майору, печальный и строгий, как гладиатор на последний бой.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
С утра я побеседовал с тремя осужденными, и картина нарушений в моем злополучном отряде хоть чуть стала проясняться.
Сознался в драке еще вчера дерзкий, но уже потухший в изоляторе Бакланов; Кочетков и Цесаркаев отмолчались, — понятно, зачинщики. Последний, отзывавшийся на кличку Джигит, заинтересовал меня особо. Знал я таких лихих кавказцев, кто удары судьбы принимал стойко и даже с юмором. Этот не страшился самых жестоких наказаний, а значит, если возвысится в Зоне, обрастет преданными дружками, то натворит немало бед, много крови попортит. А возможно, здесь кроется и наркота. Тогда дела принимают более серьезный оборот…
Может, самому мне покурить анашу, чтобы понять, за что зэки могут убить друг друга, что за сила такая в этих обкурках?
Вот и Кляча. Что ж он такой злой-то? Скоро на волю, надо бы злость зэковскую тут оставить. Скоро с нормальными людьми будет общаться… Вон глазом как водит, грозный…
— Здрасьте, — буркнул не глядя и плюхнулся на стул, а сам готов прямо броситься — только тронь. Ничего, это мы тоже проходили…
— А что у тебя за фамилия такая, редкая? — начал я издалека.
— Дятел — по-хохлячьи, — нехотя буркнул зэк.
— Что собираешься делать на свободе? — спрашиваю после тягостного молчания.
— Ну, работать… ну…
— А без "ну"? Надолго на свободу, сам-то как думаешь?
— А хр… шут его знает… — И тут cpaзy его как прорвало. — Ты, начальник, зубы не заговаривай. Я не фраер! Стричь пришли — стригите, и дело с концом. Шерсти же в стране не хватает — нас, как баранов, корнаете. Стригите. И все, остального ничего не знаю. Ни кто парикмахера вашего бил… ни ваших цитатников слушать не хочу. Хватит, наслушался… за пять лет. Лишь бы выудить побольше из человека, а потом — бац! — и в клетку птичку. Чего щеритесь?
