«Действует», – сказал Верещагин. Ему приятно было об этом сообщить. Воздух на кухне стал очень прозрачным, развешанные по стенам половники и сковородки загадочно улыбались, а у кастрюли, лежащей на столе вверх дном, вид был совсем интригующий. Казалось, приподними ее, и под ней окажется что-нибудь очень забавное и неожиданное. Например, живой и веселый заяц. Или еще кто-нибудь – обязательно живой и веселый. «Надо почаще выпивать», – подумал Верещагин.
Он каждый раз, когда выпивал, думал, что надо бы почаще, потому что неудачнику живется легче, если он пьяница, а Верещагин о себе знал, что он неудачник, и каждый раз, выпив, принимал решение спиться. Но наутро забывал об этом решении и не брал в рот по три-четыре месяца, пока не подворачивалась случайная или вынужденная выпивка, и тогда он опять думал, что надо бы спиться. И опять забывал наутро.
108
Утро следующего дня выдалось ясным и солнечным, на душе же у Верещагина пасмурно и тоскливо. И совсем не потому, что он выпил накануне. Более серьезные имелись причины.
Он одевается и идет в городской парк, надеясь слиться там с лучезарной природой и подправить этим актом свое пасмурное настроение.
Он ходит по аллее туда-сюда, но лучше ему не становится. Природа почему-то не обнаруживает желания слиться с ним, она поглядывает на слоняющегося Верещагина как бы искоса. Похоже, она за что-то обижена на него.
Тогда он подходит к ближайшему дереву – это, скорее всего, осина, но, может быть, и тополь – прижимается щекой к стволу и говорит: «Давай помиримся». На его счастье никто из прохожих не слышит этих сумасшедших слов. Но и осина тоже не слышит. Во всяком случае, она ничего Верещагину не отвечает. Не исключено, что она – тополь.
Верещагин с минуту трется щекой о шершавую кору, немного оцарапался и, вздохнув, идет дальше. Он видит на дорожке пустую консервную банку и спешит к ней, чтоб развеселиться, пнув. Но какой-то мальчишка успевает раньше: от удара его ноги банка катится с таким грохотом, какого от нее трудно было ожидать.
Верещагин садится на скамейку и старается думать о чем-нибудь приятном. Слияния с лучезарной природой не получилось, так, может быть, в нем самом отыщется что-нибудь подходящее для хорошего настроения. Он вспоминает девушку Тину, с которой познакомился благодаря петле гистерезиса, и, надеясь обрадоваться, хвалит сам себя, бахвалится: ловко он, можно сказать, накинул ей «ту петлю на шею: произвел впечатление, она смотрела на него почти влюбленно, особенно потом, в театре. Да и Верещагин не остался равнодушным, девушка ему тоже понравилась, и тоже больше всего потом, в театре. Такой эпизод запомнился Верещагину: на сцене герой пьесы кричит: «Как же я смогу полюбить далекую, если ее не увижу! Ты хочешь, чтоб я шел по центральной улице, а поскользнулся на арбузной корке, которая лежит в тупиковом переулке на окраине!..» Что-то в этом роде кричит, а у девушки Тины в глазах не грусть, не веселье, а соучастие, – Верещагин искоса на нее глянул и все это увидел. Профиль мягкий, кроткий. Одним словом, красивая и добрая девушка. Вокруг нее как бы шар из теплоты и беспечальности. Кто внутрь этого шара проникнет, тому всегда будет хорошо. Так подумал тогда Верещагин. И еще подумал – с радостью: «Мы – далекие. Мы познакомились посреди реки».
Но после спектакля, когда шли к выходу, все было испорчено. Подходит к ним нахальноватого вида паренек лет восемнадцати и смотрит на одну Тину. И говорит ей: «Здравствуй. Тебе привет от Аркадия» – и улыбается при этом со значением. На Верещагина не смотрит из принципиальных соображений. «Тебе привет от Аркадия», – говорит во второй раз и отходит, улыбаясь с еще большим значением.
Что-то липкое и холодное касается души Верещагина, это – ревность, она как чужая остывшая кровь, Верещагин легко узнает ее, старую знакомую. «От какого Аркадия?» – спрашивает он, хотя понимает, что лучше бы промолчать. «Первый раз слышу это имя», – отвечает Тина и на ее повернутом к Верещагину лице недоумения больше, чем следовало бы. «Вот и врешь, – беспечным тоном говорит Верещагин, и беспечности в его голосе тоже некоторый избыток. – Не может быть, чтоб ты никогда не слышала имени Аркадий, которое довольно широко распространено», – вроде бы шутит, а с другой стороны – и не шутит, красиво закрутил, но все же лучше было бы промолчать. Тина краснеет, неловко улыбается, объясняет: она просто неправильно выразилась, имя Аркадий ей, конечно, приходилось слышать неоднократно, но знакомых с таким именем у нее нет. Она оправдывается излишне многословно, Верещагину неловко за свои расспросы, – он выглядит, должно быть, глупо и жалко. «Ерунда все это, – спешит он исправиться. – Лучше поговорим о спектакле. Тебе понравилось? По-моему, каждый человек мечтает поскользнуться на арбузной корке с другой улицы», – таким парадоксом пытается затушевать впечатление от ревнивой сцены. «Честное слово, я не знаю никакого Аркадия! – говорит Тина. – Вы думаете, я что-то скрываю?» – вон как, оказывается, признает за Верещагиным право расспрашивать! «О господи, – думает он, – почему бы не поверить. Не привыкать же. Какой у них у всех правдивый голос. Как музыка. Слушать бы и слушать». «Вся беда героя пьесы, – говорит он, – в том, что он на идею реагирует слишком буквально. Буквально реагировать на идею – то же самое, что формулу спирта закусывать соленым огурцом». Он провожает девушку Тину до самого ее дома и пожимает ей на прощанье руку. И поскольку девушка Тина продолжает стоять, чего-то ожидая, говорит ей: «Желаю на «отлично» сдать экзамен», – хотя прекрасно понимает, что девушка Тина ждет другого, она ждет его предложения встретиться еще раз. «Желаю отлично сдать экзамен», – говорит Верещагин и уходит первый. Можно сказать, почти убегает. При этом он думает: «Очень хорошая девушка», но все же убегает. «Это не для меня», – думает он – не о любви, а о том, что нужно верить. «Если я задаю вопросы, значит, я уже обманут», – думает он.
