«Пастельный», – пошутил Верещагин. И никогда больше с директором не шутил.
98
Директор Пеликан нарисовал Верещагину следующую картину.
Опытный цех. Маленький-премаленький. В нем делают, кристаллы, наукой уже отработанные. Некоторые получаются прилично, кое-что берет даже заграница. Институт с этого дела имеет кое-какую валюту, на которую покупает кое-какое импортное оборудование. Режимы кристаллизации разные, начальник должен приходить на работу то в семь утра, то в два ночи: выемка готовых кристаллов производится только в присутствии начальника, с обязательным подписыванием акта. На сей счет строжайшая инструкция. Кристаллы валютные, за вынос крупиночки – тюрьма. В остальном цех – дерьмо. Подвал. Семь печей. Четыре оператора. Народ случайный без образования: уметь там нечего. Начальнику тоже – ни знаний, ни умения не требуется. Мог бы справиться отставной полковник, но та же строжайшая инструкция требует, чтоб цех возглавлял научный сотрудник с высшим образованием. Обязанности примитивные, однообразные, диссертации не сделаешь, рабочий день раздроблен, перспектив роста – никаких. Вакансия свободна ужи полгода. Никто не хочет идти.
В конце своей речи директор сказал:
«Картину я тебе нарисовал честную и точную».
И добавил:
«Сам доволен».
Я тоже – когда удается о чем-нибудь трудном сказать честно и точно, целую неделю потом хожу гоголем. Как легко быть счастливым!
99
«Семь печей? – переспросил Верещагин. – Ты меня к печам?»
«Это мы по старинке так называем, – сказал директор, – Установки – люкс, последнее слово науки и техники. Сам увидишь».
«Ты меня – к печам! – повторил Врещагин. – Надо же»
И стал смеяться:
«Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-»
Строчка кончилась.
100
Отсмеявшись и еще поговорив с Пеликаном, он вышел в приемную и увидел Зиночку. Обладательница ангельского голоска сидела за пишущей машинкой, весело блестя лживыми глазами. «Вы у нас будете работать? Кем?» – спросила она. «Главным истопником, – ответил Верещагин. – Повелителем печей». – «Начальником опытного цеха, – догадалась Зиночка. – Я буду приходить к вам ночью». – «Негаданное счастье свалилось на меня, – отозвался Верещагин: то ли пошутил, то ли о чем-то другом думал в этот момент. – Я даже не представлял, что так может повезти». – «Но у меня нет допуска в ваш цех», – скапризничала Зиночка, уверенная, что свалившееся на Верещагина счастье – это она. «Что-нибудь придумаем, – пообещал Верещагин, а может, опять о другом вел речь. – Мы такое придумаем, что чертям тошно станет». – «Я пошутила, – сказала Зиночка испугавшись. – У меня есть допуск». – «Жду в ближайшую ночь», – сказал Верещагин. На этот раз его слова целиком относились к Зиночке. Теперь он думал о ней одной. И смотрел игриво. А уходя, элегантно голову наклонил – попрощался.
Ниночка серьезно посмотрела ему вслед.
Блестяще провел этот светский разговор Верещагин.
Легко, остроумно, уверенно – будто жизнь у него складывается лучше некуда, будто о поражениях он и понятия никогда не имел.
Читатель, конечно, догадывается, дело в печах – дорвался наконец до них Верещагин, – вот и бодр, вот и весел, вот и взыграли в нем снова сила и лукавство: приближение удачи почувствовал, упругий ветерок от ее машущих уже крыльев.
Но следует отдать ему должное: он и в самые плохие времена на людях нюни не распускал, не жаловался, не хныкал; какие бы неприятности ни обрушивала на него судьба, он все равно смотрел на мир как с фотографии в пореловском пропуске: растерянно и удивленно, будто ушибся только слегка. Он вообще принадлежал к той разновидности неудачников, которые умеют держаться молодцом.
Я знавал всяких неудачников. Всю жизнь они окружают меня плотным гудящим облаком. Они угадывают во мне соплеменника, преодолевшего судьбу. Среди них встречаются разнообразнейшие типы.
Был, например, один неудачник, который все время хвастался удачами. То он пускал слух, будто выиграл по лотерее холодильник, то рассказывал, будто его жене приходят любовные письма. «Иду позавчера, – говорил он, – вижу, валяется скомканная трешка. Нехотя поднимаю, а в нее четвертной завернут».
