Они любвеобильны: каждое мужское прикосновение заставляет их сердце встрепенуться, каждое симпатичное лицо или статная фигура задает работу их железам внутренней секреции.
От этого они готовы иметь ребенка и от этого. А ведь для женщины ребенок – не то что для мужчины. Для женщины он – многие годы жизни. Многим они готовы отдать многие годы жизни.
Их генетическая всеядность вызывает удивление у тех не часто встречаемых женщин, чьи наследственные механизмы сложны и уникальны, чей разборчивый инстинкт заставляет терпеть и ждать, пока не появится единственный, именно для них созданный, – ожидая, равнодушно взирают они на достоинства и стать увивающихся вокруг ухажеров.
Хранить верность возлюбленному еще до встречи с ним – вот что умеют они.
Это высшее целомудрие не воспитанием дается. С ним рождаются: выдержанное вино не хочет смешиваться с неперебродившей кислятиной. Природа чуткий дегустатор.
Их мужчины – им под стать. Их нестандартные души, как великолепие древних божьих храмов – с золотыми, статуями святых и провидцев вдоль стен. Их жизненные тропы обрывисты и нехожены – много опасностей и самородков на таких тропах. Любить они умеют – и этим богатством богаты. Соавторов не терпят – природа не желает бросать в их генетическое золото медяки. Орган не любит, чтоб ему подыгрывали на баяне.
Такие мужчины не безразличны к прошлому своих возлюбленных. И если вдруг оказывается, что те не очень хранили верность до встречи, что в долгие годы ожидания, теряя иногда надежду обрести единственного, пускались время от времени в любовные игры с другими, под руку подвернувшимися – в таких случаях интерес нестандартных мужчин к прошлому возлюбленных болезнен, патологичен, ибо патологично само наличие предыдущих увлечений без плода от них. Они расспрашивают подробно, их приводит в отчаянье не только ложь, но даже интонация, потому что им нужна не просто правда, и правда, высказанная добровольно и исповедально.
Зачем же им нужна правда, да еще высказанная добровольно и исповедально?
Разве вы не знаете, что исповедь – очищение? Просто правду можно рассказать и на допросе у следователя. Правда – от честности, от ума, иногда даже от расчета, исповедь же – движение инстинктивное, как рвота. Очистительная рвота она, но также и музыка – с непременным контрапунктом двух обязательных начал: раскаянья в том, что прошлое это существует, и восторга оттого, что оно изливается наружу. Банный день души – вот что такое исповедь.
То, кого истинно любили, знают эту тягу любящих женщин рассказывать о своем прошлом. С болью и радостью.
…Она высвобождается из объятий, отстраняет и говорит: «Постой! Сначала – исповедь. Я хочу освободить душу от медяков. Их бросали в меня многие. Как в копилку. В прорезь губ. Разные случайно встреченные. И должна освободить свое чрево от этих чужих медяков, прежде чем принять в себя золото твоей души. Ведь мне н у ж е н ребенок именно от тебя. Только от тебя. Поэтому – сначала исповедь. Чтоб без примесей. Примеси все испортят». Она хочет, чтоб сын ее был как единая звучащая нота. Возникшая в тишине. В пустоте.
Ибо мать – это начало. А какое же это начало, если него – прошлое?
Ну, а та, которая прячет воспоминания: «Еще рассердится и станет хуже относиться», письма: «Уж больно волнительно написаны, от него не убудет, если я сохраню их», та, которая рассказывает о прошлом из одного лишь долга порядочности, без боли и восторга очищения… Та и не любящая вовсе.
Инстинкт ее не требует: «Освободи душу от всех, ибо пришел единственный!»
Двадцать пятый он для нее.
84
Теперь понял, читатель, что произошло с Верещагиным? Влип он, в двадцать пятые попал. Думал, о ш и б о ч к и у девушки Бэллы в прошлом были, вот и добивался исповедального тона. Силой, дурак. А то не ошибочки вовсе. А естественная линия поведения.
Не на ту напал.
Насильственная исповедь хуже вранья.
85
Я еще вот о чем думаю. Если любое окрашенное чувством восприятие есть прием наследственной информации, то не посмотреть ли подозрительным взглядом на искусство? Может, эти художники, писатели, музыканты тайком нам свои гены подбрасывают? Мы читаем, слушаем, говорим: «Ах, как здорово!», а потом наши дети чуть смахивают на Баха или Федора Михайловича Достоевского, как сынок нашей Шарлотты на хитреца Генриха? Я его хитрецом называю, потому что он ухитрился без постели наследника заиметь. Если так, – то есть если творцы произведений искусства в наши хромосомы свои гены втихаря подкладывают, то мне лично этот «эффект кукушки» – не по душе.
