Следует предостеречь читателя от попыток некритического использования верещагинского метода лечения стрессовых состояний. Всякая болезнь, а психическая в особенности, требует строго индивидуального подхода. Другой человек, ярко представив себе, что мочится, и в самом деле, может быть, обмочится, а от стресса не избавится. Этому другому человеку что-то другое надо представить для излечения, – скажем, как он лезет по отвесной стене и вдруг срывается. Может, в секунды стремительного падения его мысли тоже остановятся – тогда, очнувшись, он обнаружит, что прошла половина суток…
В памяти Верещагина этот случай не сохранился. Он даже о том, что у него был надувной матрац венгерского производства, потом не помнил. Спросите его: был у тебя, Верещагин, когда-нибудь в жизни матрац, изготовленный в республике Венгрии? – он ответит: «А разве Венгрия славится своими матрацами?»
Он его на Балтийском побережье оставил. Где-то на пляже бросил и ушел. Кто-то, конечно, подобрал. Может, хозяин велосипеда, например. Не исключено.
78
На Земле журналист был скромен и одинок. Он обедал в третьеразрядных столовках и все заработанные писаниной деньги тратил на птичек, которых покупал в зоомагазине или у мальчишек с рук. Он держал птиц в клетках, кормил их, дом его был наполнен невеселым чириканьем. Но каждую весну – в апреле, в один и тот же день – журналист увозил на своем стареньком автомобиле клетки за город и выпускал птиц. Обретя неожиданную свободу, они стремительно ввинчивались в небесную голубизну, и сердце журналиста наполнялось радостью.
Это был придуманный им День Свободы – единственный счастливый день в году, ради него журналист жил, в ожидании его терпеливо сносил все тяготы и неурядицы своего бесталанного существования.
Однако судьбе надоело радовать его каждый апрель каждого года, и она нанесла удар. Обычно журналист не читал газет; раскрывая их, он просматривал только собственные статьи, чтоб подсчитать строчки и вычислить примерный гонорар. Но однажды, когда он просматривал свою статью, судьба подтолкнула его взгляд к соседней колонке. Там находилась заметка известного орнитолога, в которой рассказывалось, как ухаживать за птицами, заточенными в клетки. Заканчивалась заметка следующими словами: «Если вам надоел ваш пернатый друг и вы хотите от него избавиться, то воспользуйтесь днем рождения или серебряной свадьбой кого-нибудь из своих знакомых и подарите осточертевшую пичугу ему. Но ни в коем случае не выпускайте ее на волю! Великодушие этого акта обманчиво: воспитанная в неволе, птица уже не сумеет жить самостоятельной жизнью и неизбежно погибнет от голода – своего или хищника. Выпуская птицу, не радуйтесь ее свободному полету и не возвышайтесь в собственных глазах: разжимая ладонь, в которой – она, вы приговариваете ее к смерти. Вы убийца, а не освободитель!»
Называлась заметка: «Не давайте свободу лишенным ее!»
Газета выпала из рук доброго журналиста, и голова у него разболелась. Весь вечер он пролежал на диване, вставая лишь затем, чтоб намочить полотенце, которое клал на лоб. «Сколько преступлений на моей совести! – думал он. – Сколько несчастных созданий я убил приговором: свобода!»
Больше он не покупал птиц. А последнюю, приобретенную до прочтения заметки ворону, оставил у себя, потому что не было у журналиста ни друзей, ни родных и некому было сбагрить ее в качестве подарка. Он полюбил эту ворону и посвящал обереганию ее несвободы весь досуг. А когда получил заманчивое предложение лететь на Прекрасную Планету, то прежде всего подумал: куда деть ворону? И даже хотел отказаться от полета.
Такое доброе и заботливое сердце было у журналиста.
Но теперь этот добрый человек, всегда довольствовавшийся малым, потерял голову. Оказавшись в окружении громад из чистого золота, он, не помня себя, кричал: «Все это – в ракету! В ракету! – эхо несло его голос по золотой улице. – Скорее в обратный путь! О, я покажу им, этим грязным ничтожествам, всю жизнь помыкавшим мною, что я за человек! Я залезу этой стальной дуре в кишки, я пойму все, что надо понять, я набью ее брюхо золотом Прекрасной Планеты и сумею вернуться на Землю – трепещите тогда, жалкие людишки, теперь я буду помыкать вами!»
