А Вася ходил гоголем и раздавал сроки: кому день, кому месяц. И всегда исполнял – веселый и уважаемый. Он должен был прожить сто лет. Вообще-то он мог бы жить вечно, потому что судьба ничем не огорчала его, не старила, но природа, к сожалению, распорядилась так, что умирают решительно все. Во всяком случае, хоть сто лет Вася должен был жить. А может, все-таки и вечно. В конце концов, смерть не такое уж сердитое правило, чтоб совсем не знать исключений.
А доктор наук Несгибайло спасался от инфаркта инъекциями камфары и валидолом под язык.
Верещагин пришел в институт вскоре после окончания неудачного несгибайловского эксперимента, и об этой свежей новости ему рассказали в первый же день. А через неделю, обедая в институтской столовой с молодыми коллегами, Верещагин кивнул в сторону соседнего столика и спросил: «Он?» – «Точно! – воскликнули молодые коллеги. – А как ты узнал?» – «По заплеванному виду», – ответил Верещагин. «Ты у нас сердцеед!» – восхитились молодые коллеги. «Не сердцеед, а сердцевед», – сказал доктор наук Несгибайло, проходя мимо. «Еще поправляет!» – возмутились молодые коллеги.
Верещагин вскочил из-за стола. Он вытащил из кармана трешку и побежал за Несгибайло, крича: «Подождите! Вы потеряли три рубля!» Ему вдруг захотелось познакомиться с этим человеком. Доктор наук Несгибайло остановился. Он посмотрел на Верещагина подозрительно, однако трешку выхватил и, что-то буркнув, пошел дальше. «Ты хотел с ним познакомиться? – спросили молодые коллеги, когда Верещагин вернулся. – Зачем? Он же неудачник». – «Удачливость – забвение божье», – ответил Верещагин. На него посмотрели удивленно и не поняли. Мастера не любят странных речей. У них, как было сказано выше, золотые руки и голова из червонного нержавеющего металла.
38
Итак, пореловский период жизни Верещагина. Директор предложил, а Верещагин взял для начала тему, нельзя сказать, чтоб легкую, но частную и очень конкретную, а оттого и попроще. Он справедливо рассудил вслед за директором – милым, интеллигентным человеком, знающим уйму интересных случаев и умеющим рассказывать их к слову, отчего они приобретали глубокий поучительный и воспитательный смысл – вслед за милым, интеллигентным и мудрым этим директором Верещагин справедливо рассудил, что ему, сотруднику в коллективе новому, следует побыстрее проявить себя в каком-нибудь оперативном деле, чтоб сразу принести институту «ощутимую плановую пользу» – так выразился директор, и Верещагин согласился с ним: действительно, начать, пожалуй, лучше всего с этого, то есть, с завоевания предварительного авторитета, имея который можно будет позволить себе взяться и за решение важных, масштабных, фундаментальных и даже рискованных научных проблем, торопиться с которыми не следует, так как впопыхах и в спешке великие дела не делаются – в этом рассуждении директора, а за ним и Верещагина, содержалась главная ошибка: великие дела как раз именно в спешке всегда и делаются – в спешке и впопыхах, о чем директор мог и не знать, но Верещагину помнить следовало – ведь именно в спешке и впопыхах писал он свою знаменитую дипломную работу, – невыносимая зубная боль торопила его руку и гнала вперед его мысли.
Как бы там ни было, Верещагин согласился с директором, красивую папочку с дипломной работой, а также неказистые пухлые папки с ее черновиками он закинул подальше на антресоли милой однокомнатной квартирки, которую стараниями милого директора получил буквально через неделю после приезда в Порелово, и со взятой темой справился очень быстро, гораздо раньше положенного срока. И тут же – по личной просьбе директора – занялся подобной же, потому что «заказчик срочно ждет результатов, а быстрее вас – нет, я не льщу, отнюдь! – быстрее вас никто не сумеет сделать». Польщенный Верещагин поднатужился – работа была выполнена в срок несколько даже фантастический: узнав, что результат уже готов, директор так высоко поднял свои тяжелые брови, что только дурак не сумел бы догадаться, что этот видавший виды руководитель приятно изумлен, – с поднятыми бровями на радостном лице он выглядел как Михаил Алексеев, зафиксировавший рекордный вес. После этого случая, встречая Верещагина где-нибудь, например, в институтском коридоре, директор всегда поднимал свои брови – в знак приветствия, а также изумления тем фактом, что на свете существует такой быстрый на руку и энергичный молодой ученый.
