Некоторое время спрут покряхтывает, пытаясь собрать свое скользкое тело на узкой площадке сидения, а потом говорит, что у них в шахматы не играют вот уже три с половиной миллиарда лет, даже название этой игры прочно забыто, но он, спрут, как-то рылся, по долгу службы, в супердревних архивах и случайно натолкнулся на ветхую книжонку-самоучитель – тут он начинает запинаться – ну, натолкнулся, прочитал и… «Признаюсь, я заинтересовался этой игрой, – говорит он. – Особенно меня увлекли дебюты, начинающиеся за черных ходом пешки цэ… Как у вас к ним относятся?» – «Некоторые положительно, – отвечает Верещагин нехотя, но уже поворачивается к спруту лицом: неприязнь неприязнью, но нельзя создавать у этого брата – ну и брат! – по разуму впечатления, будто земляне грубы и невоспитанны, не хватает еще такой репутации! – Эти дебюты, – говорит он, – носят у нас название сицилианских защит. Некоторые гроссмейстеры предпочитают их другим. Например, Спасский, особенно в молодости, Фишер тоже иногда применял…»
Спрут слушает внимательно. В его глазу начинает разгораться розовое пламя. «Любопытно, – произносит он. – Крайне любопытно. Я, знаете ли, тоже уважаю эти начала… Может, э-э-э… – спрут мнется, края его зада соскальзывают со стула, он щупальцами подтыкает их под себя, – может, э-э-э…- говорит он, – сыграем? Только я, чур, белыми». – «Пожалуйста, – соглашается Верещагин. – Но, извините, шахмат я с собой не захватил». – «У меня есть! – спрут подмигивает коровьим глазом, щупальцы его извлекают откуда-то кусок картона, кладут на стол. Картон разграфлен неаккуратно, фигурки тоже картонные, вырезанные неряшливо, неумело. «Я, знаете ли, сам их делал», – говорит спрут, и глаз его становится пунцовым. Он делает первый ход белой пешкой «с».
Верещагин отвечает е5, конь в1 – с3 – ходит спрут. «Мы играем один из вариантов антийского начала», – сообщает Верещагин. Спрут сопит. Верещагин уже в дебюте захватывает инициативу, несмотря на то, что играет черными, еще два-три хода, и спрут оказывается перед дилеммой: или отдавать пешку, или полностью сковать свою игру. Пожалев пешку, он выбирает второе, и через ход Верещагин ловит его на элементарную «вилку» – теперь белые должны отдать или слона или ферзя. Спрут взволнован. «У вас не найдется… э-э… закурить?»- вдруг говорит он и от смущения прикрывает глаз щупальцем. Верещагин протягивает пачку папирос, щелкает зажигалкой, переводит ладью на открытую линию. «Почему же вы не берете слона?» – спрашивает спрут. «Зачем? – отвечает Верещагин. – Вам через два хода мат».
Спрут жадно затягивается, нервно сминает папироску об стол. «Что ж, – говорит он и сползает со стула на пол. – Благодарю за доставленное удовольствие. Собственно, я зашел не за этим. Ваш доклад о Кристалле произвел очень приятное впечатление, никто не ожидал от Земли такого быстрого интеллектуального сдвига. И уполномочен сообщить, что Совет Древнейших большинством голосов принял решение о переводе вашей цивилизации в класс «эпсилон». Не скрою, некоторые предлагали воздержаться. Их аргументация: серьезный застой на вашей планете в области детской игрушки, а это, как вы понимаете, один из главных показателей. Однако доклад, повторяю, произвел впечатление. От имени Совета Древнейших поздравляю вас, и в вашем лице население Земли, с переводом в класс «эпсилон» с правом представительствовать впредь на Межгалактических Конгрессах».
…Верещагин мчался обратно на Землю не чуя ног: ура, нас перевели в класс «эпсилон»! Но директор института, этот несчастный Пеликан, недоволен: Верещагин не появлялся на работе целых два дня. «Мне приходилось самому ходить в цех и подписывать акты, – говорит он. – Где ты пропадал?»
Никто не знает, что они уже в классе «эпсилон». Никто не знает, что это благодаря его, Верещагина, заслугам они уже в классе «эпсилон».
Ура, мы в классе «эпсилон»!
146
Тина куда-то собирается. Она надевает юбку из шерстяной ткани. Эта шерстяная ткань очень дорогая, но юбка такая короткая, что стоит дешево. У Тины две таких юбки. Одну она надевает в важных случаях, а другая лежит про запас.
