Сегодня Верещагин вынимал из печи «Подснежник с малиновым вареньем».
Дежурят в цехе Юрасик и Альвина. «Вот она – драгоценность», – говорит Юрасик, он вместе с Верещагиным выгружает из печи готовый «Подснежник», – все идет нормально, остается лишь подождать, пока кристаллы остынут, чтоб взвесить их, запереть в сейф и подписать акт. «Рублей пятьсот, наверное, стоит такая порция», – говорит Юрасик. Верещагин молчит, он все еще решает про себя вопрос: был дураком или стал им. «Вам не хочется украсть?» – шепчет Юрасик ему в ухо и начинает хихикать, прикрывая рот рукой и краснея. Он вообще застенчив и краснеет по любому поводу, хотя ему уже под тридцать. Его имя – Юрий, но каждому новому знакомому он говорит: «Зовите меня – Юрасик», «Украсть? – переспрашивает Верещагин. – На кой черт мне нужны эти фальшивки?» – «Я тоже так думаю, – соглашается Юрасик. – Пятьсот рублей, не стоит мараться. Вот если бы не просто украсть, – мечтательно говорит он, – а еще бы и перенестись в средние века? Как вы думаете, сколько бы дали за «Подснежник» в средние века? По-моему, миллион. Вам хочется иметь миллион?» – Юрасик снова хихикает невидимым за ладонью ртом.
Верещагин мрачен. Не нужен ему миллион, тем более в средние века. «Именно в средние», – настаивает Юрасик. «Зачем мне миллион в средние века? – кричит Верещагин. – Что я на него куплю? Магнитофонов нет, радиоприемников – нет. Ни автомобилей, ни электрических бритв, ничего из того, что мы, жители двадцатого века, ценим, там нет!» – «Есть, – тихо говорит Юрасик. – Вы не все перечислили». – «А что еще?» – спрашивает Верещагин очень громко. Он вообще сегодня разговаривает почти оглушительно – нервы расшалились. В конце зала на стуле дремлет Альвина. Если она подслушивает, то слышит, наверное, одного Верещагина. Юрасик говорит тихо, а смеется так совсем беззвучно, да еще, как сурдинкой, прикрывает рукой рот. Он хихикает в ладонь и не хочет отвечать на вопрос Верещагина. «Ну, что там есть ценного для нас?» – настаивает на ответе Верещагин. Его голос гремит. «Женщины, – тихо говорит Юрасик и заливается краской. – Я бы женщин купил. Они в то время продавались. – И добавляет: – Толстеньких».
Он бы накупил толстых женщин.
«Я люблю толстеньких, – признается он. – По-моему, вы тоже».
Верещагин задумывается. Ему за сорок, а он до сих пор не знает, любит ли толстеньких. «Откуда ты взял?» – опрашивает он у Юрасика. «Вы с Альбиной разговариваете больше, чем с другими, – объясняет тот. – А она толстенькая». – «Она туповатая, – отвечает Верещагин. – Ей каждую мелочь приходится объяснять сто раз». И вдруг видит рядом Альвину. Она подошла незаметно и вот стоит рядом – все, наверное, слышала. «Туповатеньких я тоже люблю», – говорит Юрасик.
«Не верьте ему! – восклицает Альвина с пылкостью. Лет ей примерно столько же, сколько и Верещагину, но она носит оранжевые кофточки, зеленые брюки и голубой парик; пылко восклицать и думать о людях хорошо тоже входит в ее программу казаться юной. – Юрасик чистый юноша, – говорит она, – правда, Юрасик? Только ты любишь наговаривать на себя. Это очень характерно для молодежи – сочинять о себе плохое, чтоб казаться интересней…- Тридцатилетний Юрасик хихикает и Альвина воспринимает это как несогласие с ее словами. – Да, да! – пылко восклицает она. – Вы наговариваете на себя, потому что у вас еще не сформировался характер, а самые яркие характеры отрицательные, вот вы и приписываете себе цинизм, распущенность!..»
«С вами сойдешь с ума», – говорит Верещагин. Следующее извлечение кристаллов в девять утра, он рвется домой, ему не терпится побыстрее снова засесть за дипломную работу, он еще не потерял надежду именно сегодня что-то понять в ней. «До свидания», – говорит ой.
«Вчера я купила на ужин торт, – говорит Альвина, – а в троллейбусе ужасная давка. Я так боялась за торт. Не могу есть мятые торты! Спасибо молодому человеку, интеллигентный такой юноша с благородными черными усиками, он говорит: совсем задавят бедную девушку. Он меня охранял».
«С вами сойдешь с ума», – повторяет Верещагин и еще раз прощается.
