Траншея уже едва вмещала всех желающих, суживаясь по мере углубления. К обеду на забое обнажились брёвна и — случайность или строительная хитрость московитов, — задернованная бойница, окованная решёткой. Кто ожидал её под саженным слоем земли? Из-за решётки шваркнули выстрелы, полезли пики, башня высовывала жала. Солдаты потащили новых раненых. Опомнившись, вызвали подкрепление с самопалами. Самые лихие стали хвататься за древки пик, рвать на себя, и так добыли несколько штук. Перетягивание напоминало свирепую игру, как многое на войне. Были бы русские догадливей, приволокли к бойнице затинную пищаль и превратили траншею в братскую могилу. Но они проканителились, и нападавшие забили бойницу валунами, стали носить к забою щепу, поленья, факелы, щедро обливая их дёгтем и серой. Горы смолистых дров уже неделю как подсыхали в тыловой части шанцев.
Скоро самим стало невмочь: огонь пошёл на приступ, вползая с бревна на бревно по стене больверка. Выше подкопа брёвна за лето пересохли, занимались охотно. Сбить пламя из бадеек русским не удалось. Искры взмётывали под верхнее строение, дым заволакивал бойницы и смотровые теремки... Вдруг что-то выметнулось из башни — чернокрылое, на ледащих ногах — и зашипело, ползая по горящей стене. Дым повалил мясной, зловонный, похожий на тот, в котором задыхаются еретики... Московиты гасили пламя мокрыми шкурами на шестах. Оно поникло, захлебнулось собственной копотью аки блевотиной.
— Продолжать! — не уступил Замойский и удалился в лагерь, перекусить.
Обедали с королём. Тот не терял надежды, тыкая столовым ножом в сторону озера: «Вот увидите, мои взорвут и подожгут!» Его неугомонные намочили в сере шнуры, набили пороху в груду смолистых брёвен, покуда русские были отвлечены больверком. Грохот услышали во всех станах, огонь метнулся выше стены. Королевские венгры строились в штурмовые колонны. Московиты, сбивая новое пламя, заметались по стенам, в церкви Спасителя ударил колокол, снова прося дождя у Бога. Взрыв разбросал по пряслу стены семена огня, они укоренялись и расцветали жарко, сочно, сплетаясь в алые, пунцовые и жёлто-розовые венки. Небо нависло сизыми беременными тучами. Низкое солнце едва просвечивало их обгоревшие закраины.
Люди, собравшиеся для дела смерти, любовались огненной игрой с бездумностью мальчишек, балующихся кресалом на сеновале. Нудная морось вызвала сперва одну досаду. Кто вспомнил забытые на колышке онучи, кто скользкие откосы рва. Заметив, как вянут цветы-узоры на сером полотне стены, возроптали на общего Бога: почто помогает одним московитам? Тот вечер, вспоминал участник похода, был самым трудным. Замойский, обалдевший от многодневного недосыпания, метания меж лагерем и шанцами, взъярённый чарками горелки на бодрящих травках, к ночи совсем извёлся и выкипал, как котелок, забытый на очаге. Он не жалел ни подчинённых, ни себя, сам исходя какой-то злобной, азартной гарью. Когда солдаты в королевских шанцах расползлись по шалашам, он снова потащился в свою траншею.
Траурным пехотинцам было уже плевать и на его кошель, набитый талерами, и на погоду, и на стрельбу из развороченной подошвенной бойницы на забое. Отбросив валуны, они пробили решётку брёвнами, стали пихать саженные сосновые отщепы. Следом, в сырую тьму, летело всё горючее: сера, мешочки с порохом, туеса с дёгтем, пылающие остремки сена. Каждым неделю можно кормить корову... Темнота сглатывала их, в подвале башни мерцали пятна доспехов или лиц. По ним стреляли неприцельно, машинально: не мешайте! Брёвна в основании больверка действительно были уложены в четыре сруба, они уже обуглились и раскалились. Поджигатели кашляли, оттаскивая в моросящую прохладу раненых и убитых.
Уложенные на плащи поодаль от жара и гвалта, раненые первыми заметили, как притомился дождь и ожил ветер. «Московский Бог уснул!» — смеялись они, одолевая ломоту и жжение. Каждый надеялся, что уж его-то рана не смертельна, его Господь бодрствует... Как и рассчитывал Замойский, в конце концов произошло случайное и неизбежное несчастье русских городов: огонь прошёлся по срубам основания, искрами перекинулся на верхнее строение больверка, для пробы лизнул одно бревно, другое и вихрем дунул вдоль стены к соседней башне, с главными запасами пороха.
