Кавалькада растянулась по берегу Дятлинки, дразня крепостных стрельцов. Король был в простом, без перьев, шлеме, на латах — чёрный плащ. Венгры и литовцы разрядились в синее, фиолетовое, жёлтое, перья на шлемах пылали семью цветами... На башне грохнул выстрел. Какой-то влажный удар заставил приезжих обернуться, одновременно давая шпоры испуганным коням. Оружничий пана Христофора валялся в кровавой заводи. Конь придавил его, алые струи обтекали их, окрашивали проток... Первым подъехал король.
Оружничего не задело. Пуля пробила коню шейную жилу. Кровь выхлёстывала так обильно, что смертный сон наваливался быстрее боли. Освободившись, оружничий хотел содрать уздечку с серебряным набором, но Христофор так рявкнул на него, что он живо взлетел на лошадь к венгру, вцепился в пояс дрожащими руками, и всадники поворотили к середине Дятлинки. Николай Юрьевич один с улыбкой кивнул оружничему, ободряя; но сколько было в этой нарочитой, пружинистой улыбке того искреннего несочувствия, какое испытывают большие люди к меньшим...
Через день провели вторую рекогносцировку с переправой через Ловать. Брод отыскался прямо на посаде, разделённом рекой. Литовская пехота порыскала по пепелищу, щёлкая зубами и прикидывая, сколько добра унесено в крепость. Под прикрытием ручниц отряд во главе с королём одолел широкое русло и болотистой низиной обошёл крепостной холм до главных, западных ворот. Прилегавший к ним участок был недоступен для подкопа. Воротную башню усиливал острог, полукруглый вал со стрельницей. Ров перед ним наполнялся водой из озера. Все ворота выходили к Ловати. К ним по откосу вела извилистая дорожка. Зато под ними, на узкой терраске, разрослась берёзовая роща, где можно спрятать и людей и пушки. Тут великолучане, в последний раз напуганные князем Курбским пятнадцать лет назад, разбаловались, недосмотрели.
По вестям, полученным от «языков» и шпегов, в Великих Луках сидело тысяч семь стрельцов, детей боярских и вооружённых холопов. Командовал ими земский воевода Фёдор Лыков. Царь навязал ему в товарищи Василия Вейкова из нового «двора», заменившего опричнину. Соглядатая... Называли ещё имена Пушкина, Отяева. Волович, всю зиму собиравший сведения о русских военачальниках, считал, что эти будут покрепче Шереметева. Надеялись они и на Хилкова под Торопцем. Он неожиданным манёвром мог прижать королевское войско к стенам, великолучане произвели бы вылазку... Замойский на его месте так и поступил бы, не глядя на осторожные запреты Москвы.
Коронный гетман тоже привёл свои отряды, форсировав Ловать и выйдя на Торопецкую дорогу. Горожане решили, что к ним идёт Хилков. Обрадовались, выбежали встречать. Лишь рассмотрев знамёна и траурные доспехи венгров, кинулись к воротному острогу. За ними устремились гофлейты Фаренсбаха и венгры Барнемиссы. Несколько русских с пулями в спинах остались за воротами, прочие скрылись — в остроге или в заболоченной рощице. Там Барнемиссе тоже не повезло: преследуя их, покалечил на кочках лошадь, пеший забрался в топь и нарвался на московитов. Его уже схватили за плащ, он заорал, рванул застёжки и в одном колете, под прикрытием залпа из ручниц, перебежал к своим, на сухое. Приключение вызвало больше злых, чем сочувственных шуток. Отношения в многоязычном войске добрей не стали. Замойский даже признался, что взятие Усвята ему не в радость: зачем король пустил литовцев впереди поляков!
Король стал поощрять это ревнивое соперничество, заметив на примере первых штурмов, что дело от него выигрывает. Венгры, литовцы и особенно поляки при всяком удобном и неудобном случае показывали боевое искусство, храбрость, безрассудство. Шляхтич Клочевский, объявивший себя специалистом по плотинам, пал жертвой соревнования и показной отваги.
Главным препятствием к крепостному валу со стороны суши были подпруженные озёра, вместе с болотами охватывавшие подножие холма и с юго-запада, и с севера. Плотина располагалась прямо перед больверком — той самой выдвижной башней, что господствовала и над рекой, и над частью болота. Через плотину шла и единственная сухая дорожка к больверку. Замойский приказал произвести пристрелку. Больверк, решил он, единственное место, где стоит делать подкоп, взрывать и поджигать башню пороховыми смесями. В других местах, установили розмыслы, траншею или штольню зальёт грунтовая вода.