Филон Семёнович взялся за Варфоломея, не обладавшего шляхетским иммунитетом. Доносчик и свидетель мог обернуться и сообщником, и просто клеветником. Сразу сложилось впечатление: озлобленный холоп. И не умён. Ловил всякий намёк в вопросах, чтобы вернее утопить господина. Стоило вспомнить о бескоролевье, Варфоломей аж засветился разоблачительным восторгом. Можно подумать, кроме Осцика, никто не обивал порога Ельчанинова, не выторговывал будущих милостей у грозного царя. Таких, как Осцик, было много, они вполне могли качнуть коромысло на московскую сторону. Возможность подобного исхода до сей поры ужасала Кмиту. Он возмущался Осциком тем искреннее, что сам был грешен, писал царю... Воззвание Христа о камне неосмотрительно[57]: именно самый грешный и кинет в разоблачённого первый булыжник.
В одном сходились Варфоломей с Миревским: письма из Москвы у Осцика никто не видел. Со слов хозяина Варфоломей уверял, будто великий князь прямо «наущал» литовцев убить короля. Шляхтич Миревский шил потоньше: царь призывал литовцев к разрыву Унии и неучастию в братоубийственной войне.
На первом же допросе Кмита убедился, что Осцик — хвастун и лжец, как все незадачливые честолюбцы. Он лгал не только приятелям и слугам, но и московскому посланнику. Набивал цену. В его воззрениях понятия «пресветлого самодержавства», «твёрдой руки» мешались с правом сильного человека преступать закон, принятый без его участия. К законам Речи Посполитой он относился не лучше князя Курбского, и от него же воспринял идеал самодержавия, жульнически соединив его с опричниной, умеренной и просвещённой. Кмита не сразу поверил, что Осцик говорит всерьёз, не для отвода глаз. Самодержавство по природе не может быть пресветлым! Филон Семёнович не удержался от дискуссии с допрашиваемым, так его задело: Избранная рада с Адашевым и Курбским тоже с пресветлого самодержавства начинала, а кончила кровавой деспотией, в коей и сама сгинула.
О сильной руке мечтают люди слабодушные, предпочитающие свободе и ответственности положение цепных псов с гарантированной похлёбкой — за злобу. Им мало Бога на небесах, нужен ещё и на земле. Не служба, а виляние хвостами! При этом ты ещё избранный, опричный, отдельный от других людей. Недаром возле деспота копятся люди серые, вроде нынешних московских воевод, не сумевших даже ливонских замков удержать...
Выговорившись, Филон Семёнович задал протокольный вопрос:
— Имел ли ты умысел покуситься на жизнь короля?
— Не умысел, а найпустейший разговор во хмелю!
— Ты что же, по вся дни хмелен? О кролобойстве от тебя не только в шинках слыхали.
Григорий догадался, что Кмита располагает показаниями слуг. Но не придумал лучшего, как снова заявить протест против «допроса не по праву». Кмита согласился:
— Можешь не отвечать. На суде четверо сенаторов станут спрашивать, таково желание короля. Тогда молчание утяжелит вину. Тебе пригожее потолковать со мной приватно. Ты ведь любишь торговаться, яко жид. Коли сторгуемся, тебе и с панами сенаторами легче будет.
В Григории пробудилось паническое чутьё дичи, действующее острее и проворней хищного, иначе хищники давно переловили бы всю дичь. Кмита мог стать тайным его ходатаем перед судом, если Осцик решится на подсказанные уступки. Он ещё попытался выторговать пару солидов:
— Готов на поле брани искупить...
Увидев растянутые губы Кмиты, заткнулся. Филон Семёнович захлопнул ловушку:
— В Коварске у тебя найдены молоты для делания грошей. Паны сенаторы, може, и согласятся закрыть очи...
— Молоты не мои!
Осцик стал объяснять, как много сброда, «мотлоха» проходит через Коварск, до беглых урядников князя Курбского и жидов, он же не в силах отвечать за всех. Зато мы, успокоил Кмита, можем всех, бывавших в Коварске, найти и опросить.
Коли не будет доказано, что молоты принадлежат другому, вина падёт на владельца имения. Вряд ли Осцик хочет поголовного опроса, люди о нём такого наговорят, не отмоешься. Если же молоты действительно принадлежат стороннему, долг Осцика назвать имя.
Тот думал недолго:
— Наум Нехамкин.
Звучало правдоподобно: Нехамкин, известный железный мастер, не брезгавший никаким приработком, изготовил молоты и поддельные печати сенаторов. Или нашёл камнереза — из своих. Предложил Осцику воспользоваться сменой изображений на монетах и уменьшением веса. В Ошмянах он на виду, Коварск в стороне. Но честный Осцик прогнал Нехамкина так «борзо», что Наум сбежал, оставив молоты в конюшне.
